Руки маэстро
Глава №79 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюИзвестный итальянский писатель Уго Ойетти известен как большой друг и страстный поклонник Тосканини. Он часто посещал его дом, изучил характер, понял душу маэстро. Мало того — сумел уловить и зафиксировать пластичные движения его живых и трепетных рук, как будто музыка струилась из его пальцев. Он удивительным образом сумел показать нам одну из сторон тосканиниевской техники:
«...Руки Тосканини. Я никогда не замечал прежде, ― писал Уго Ойетти, ― что они такие внушительные и сильные. Я видел их всегда вырисовывающимися на фоне слабого света в оркестре, длинные и нервные — руки волшебника, совершающего в полутьме свои заклинания. Кто не помнит рук Тосканини? Подвижная фигура колеблется и покачивается на недвижных ногах. Нам, зрителям, лишь временами, на мгновение видна часть лица — профиль.
Говорят только руки, особенно левая, свободная от палочки: она то приближается, то в медленном crescendo прижимается к сердцу, как бы прикасаясь к струнам какой-то тайной скрипки, то далеко вперёд устремляется указательный палец, как бы, обращаясь к какому-то отдалённому инструменту, то вместе соединяются указательный, средний и безымянный пальцы, чтобы стать похожими на изящный цветок, то в страстном порыве дирижёр нагибается к оркестру, чтобы остановить надвигающийся поток: руки образуют круг над головой, и если сидеть в первом ряду, то можно среди шума инструментов услышать его голос, приглушённый как во сне, направляющий музыкальную нить.
Игра этих рук, наверное, нмкогда не бывает такой разнообразной и выразительной, как во время исполнения Моря Дебюсси, когда музыка звучит плавно и льётся, словно водяной поток. Кажется, будто покоишься на поверхности счастливой и прозрачной, постоянно движущейся вечности...
Сейчас они лежат на скатерти рядом со мной — руки Тосканини. Они выглядят совсем иначе: в них не видна волнующая утончённость, как при управлении оркестром, но чувствуется твёрдая воля. Большой палец длиннее указательного: взяв кого-нибудь за кисть, пальцы соединяются, будто клещи. Я никогда больше не видел Тосканини таким цветущим, свежим, без единой морщинки. Розовые губы под приподнятыми усиками, глаза с коричневым зрачками внутри зелёного кружка живо блестят в глубине двух выпуклых изгибов, составляющих тенистый мост; и голос его, средний между глухим и дрожащим, придаёт каждой фразе звучание характерной доверительности, рождённой глубокой искренностью.
Сойдя с подиума, Тосканини не делает больше ни единого лишнего жеста; руки лежат на отворотах фрака.
–– Первое качество дирижёра? ― заговорил маэстро. ― Смирение, смирение. Именно так, смирение. Если что-нибудь не получается, то единственно потому, что я плохо понял автора. И тут целиком моя вина. Кто думает, будто Моцарт, Бетховен, Вагнер, Верди ошибались и их нужно поправить, тот просто глуп. Необходимо снова изучать и изучать, дабы понимать лучше. Они написали музыку вовсе не для того, чтобы я мог кривляться перед оркестром. Я должен раскрыть их такими, какие они есть, приближать к ним оркестр как можно теснее, так, чтобы не оставалось между ними и струи воздуха. Дирижёр обязан исполнять. Смирение, верность, ясность, единство, — следует пауза. — Это же просто: исполнять музыку так, как она написана.
Кто-то замечает: два недостатка, какие маэстро никогда не прощает, — небрежность и бессилие. Тосканини поймал фразу налету:
–– Конечно, потому что они противоречат любви, мешают верности. Тот бессилен? Этот рассеян? Пусть тогда остаются дома. Кто их заставляет сидеть в оркестре? Этой профессии нужно отдаваться целиком. Одной техники недостаточно... Отличный исполнитель, великолепный инструмент — это лишь первая ступень. Есть ещё — сердце».
«Как природа не терпит пустоты, так Тосканини не переносит того, что он называет pasticcio –– путаницы и мешанины в оркестре, –– рассказывал Антек. ― С фанатическим упорством он требовал чтобы музыканты слышали в надлежащей связи все гармонии, все контрапунктические линии, все элементы, какими бы второстепенными они ни были. Ни один из дирижёров, с которыми я выступал, не обладал таким тончайшим ощущением многообразия звуковой палитры, как Тосканини.
С величайшей страстностью ищет он на репетициях чистоты звучания, не зная соперников в умениии найти должное соотношение не только между различными группами оркестра, но и внутри каждой из них –– например, между четырьмя валторнами или в группе тромбонов. Никто другой не можеть так безошибочно указать, какая именно нота должна прозвучать громче или тише для достижния полнейшей гармонии, чтобы аккорд засиял, как четыре равновеликие жемчужины. Муть исчезает, всё проясняется, становится изумительно прозрачным…
Кто-то считает Тосканини "экстравагантным человеком", но это лишь часть публики ― та её часть, которая не слишком вникает в суть дела и довольствуется лишь внешней стороной. Она слышала об исключительных способностях дирижёра, восхищается всем, чем можно восхищаться в искусстве, столь глубоко индивидуальном, и не всегда может понять постоянную неудовлетворённость маэстро, из-за которой он всегда выглядит хмурым, отрешённым от окружающего мира, погружённым в какие-то свои думы, от которых, похоже, не может освободиться: о чём он всё время думает? Конечно, о музыке!
И всё же Тосканини — человек, который жил в реальном мире, следил за всеми событиями, комментировалих и давал ценки. Он весьма интересовался другими видами искусства, особенно живописью. У него имелась семья, которой он посвятил всего себя. Но всё это только отдых, необходимый для того, чтобы с новой силой продолжить диалог с авторами, взаимоотношения с оркестрантами.
Немногие интерпретаторы так сливались с композитором, как Тосканини, когда он готовился исполнять сочинение близкого ему автора. И в тот момент, когда маэстро поднимал палочку, давая сигнал вступления, между дирижёром и композитором возникало удивительное взаимопонимание.
Во время исполнения маэстро заново переживал все муки, тревоги и сомнения творчества; он становился, сам того не замечая, на место автора, словно в этот момент самостоятельно творил исполняемую музыку.
Достаточно побывать на любой его репетиции, чтобы понять, как в частых остановках оркестра, повторах, в тревожном неистовстве он заново проходил трудный путь, совершённый композитором, которого ревниво брал под свою защиту».
По подсчёту коммерческого отдела радиовещательной корпорации "ЭнБиСи" первый же концерт оркестра в конце декабря 1937 года прослушали у себя дома более 20 миллионов человек. Такой огромной аудитории Тосканини никогда ещё не помнил, хотя его фестивальные концерты транслировались в эфир.
О способности маэстро передавать публике радость от контакта с высоким искусством писал Ренато Симони, один из лучших театральных критиков Италии, чуткий художник, оперный режиссёр. Он оставил интересные заметки о маэстро:
«Каждый раз, — вспоминал он, — когда Артуро Тосканини покидает свой кабинет, где в уединении и тишине обдумывал новую работу, и выходит на публику, мы чувствуем, что это событие, душой которого он является, приобретает значение не только художественное. В момент радостного волнения, какое возбуждает в нас прекрасная музыка, исполненная с таким совершенством, пробуждаются мысли о высоком искусстве, которое вновь обретает благородную миссию служения людям.
Наслаждение, какое мы получаем, носит не только узко эгоистический характер — оно связывает нас с обществом. И становится всё сильнее по мере того, как мы впитываем в себя радость других людей; оно активно и безгранично входит в нашу жизнь, заставляет надеяться и страстно желать, что духовное обновление, которое возникает в нас благодаря этой необычайной красоте, воздействует на всех, являясь сущностью и блестящим выражением интеллектуального совершенства нашего поколения, нашего времени.
Публика приходит на спектакли и концерты под управлением Тосканини не только для того, чтобы просто получить удовольствие от музыки. Люди понимают, что им предлагается нечто лучшее, нечто более важное.
И отнюдь не узкому кругу музыкальных снобов и профессионалов адресуется его исполнение — этот грандиозный народный праздник, для которого любой зал недостаточен по своим размерам, ибо мощь, излучаемая маэстро, требует беспредельных горизонтов. У всех возникает горячее желание пригласить сюда и тех, кого нет в зале, чтобы и они могли испытать радость и энергию, необычайно воспламеняющую нас.
Артуро Тосканини — поразительный проповедник, но не на словах, а на деле. Мы ясно чувствуем, что никакой узкий кружок любителей искусства не может получить на него монополию. Его искусство не кастовое, не поучающее. На него возложена миссия улавливать красоту там, где она наиболее скрыта от нас, и нести её людям, сверкающую и гуманную, согретую светом чистой и потрясённой души маэстро».