Открытие «Фальстафа»
Глава №37 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»
К предыдущей главе К следующей главе К содержанию26 декабря 1921 года обновлённый театр "Ла Скала" с финансовой поддержкой муниципалитета, с устойчивым репертуаром, с постоянным составом оркестра и труппы, с преданным искусству административным персоналом, с интерьером, блистающим свежей позолотой, — вошёл в новую эпоху, которую назовут именем Тосканини.
Маэстро решил открыть миланский театр постановкой Фальстафа.
В его кармане лежал маленький клочок бумаги –– несколько слов, написанных старческим почерком — записка Верди, которую по завершении своей последней оперы он вложил в партитуру, где и нашёл её Тосканини.
"Всё кончено, –– писал Верди. –– Иди, иди, старый Джон, –– иди своей дорогой, сколько жизнь тебе позволит. Забавный тип плута. Вечно живой под разными масками, Повсюду и везде. Иди, иди, вперёд –– вперёд!.."
Эту записку любимейшего композитора маэстро, никогда не расставаясь с ней, хранил до самой смерти. Она служила ему талисманом, приносящим удачу.
Однако Фальстаф не пользовался популярностью в Италии. Отдавая дань памяти великому композитору, публика относилась к этой опере Верди с почтением, но залы пустовали, даже когда дирижировали такие выдающиеся мастера, как Эдоардо Маскерони и Леопольдо Муньоне. Только специалисты отмечали достоинства последней оперы Верди: тонкость письма, стройность композиции, глубину образов.
Спектакль, поставленный Тосканини, стал подлинным открытием этой оперы.
–– Фальстаф не только шедевр, это — драгоценный камень! ― с огнём в глазах восклицал маэстро. ― Как жаль, что вы не знаете итальянского языка! Надо знать его, чтобы понять всю прелесть сочетания слов и музыки, какой достиг Верди. Не говорите мне о Нюрнбергских мастерах пения. Да, я знаю, это тоже шедевр. Но не такой, как Фальстаф. Нет. Фальстаф — исключительный. Ни Вагнер, ни какой-либо другой немец не смог бы создать Фальстафа, только итальянец, только истый средиземноморец, как Верди, способен сделать это. Нюрнбергские мастера пения — хорошая опера, очень хорошая, но она тяжёлая, тяжёлая, такая тяжёлая! Фальстаф — лёгкое творение, это настоящая ртуть.
Затратив многие годы на изучение партитуры, дирижёр по-иному прочёл оперу, подчеркнув в ней лирическую сторону. На главную партию ему рекомендовали молодого певца Мариано Стабиле, который и по голосу и по актёрским данным как нельзя лучше подходил для главной роли.
Однако подступы к этой роли дались певцу с большим трудом.
«Дирижёр Клаузио как-то спросил меня, ― вспоминал Мариано Стабиле, ― знаю ли я партию Фальстафа. Я пел в театре "Колон" Форда, а к главному герою не испытывал никакой симпатии. Однако Клаузио сказал мне вскользь: "Я бы хотел пройти с тобой партию Фальстафа". Начинаю неуверенно. Характер мне не нравится. С тесситурой нелады. Зачем выставлять себя в плохом свете? Он настаивает. Продолжаем ― и постепенно мне начинает казаться, что я вхожу в партию. После двух месяцев занятий, чёрт оказался уже не так страшен. А импресарио? Клаузио откладывает на завтра, послезавтра, ещё на неделю и наконец говорит:
–– В пятницу в 5 часов будь в "Ла Скала" у служебного выхода на сцену.
–– В "Ла Скала"? Зачем?
–– Не волнуйся. Тебя будет прослушивать Тосканини.
Вот тут-то у меня и дрогнуло сердце.
–– Тосканини! Серьёзно, он?
–– Да.
Я потерял и сон, и покой. Наконец настал тот день и тот час. Я поднялся на сцену, очень волнуясь. В оркестре только пианино. В глубине тёмного партера я заметил Тосканини. Со страшным трепетом пою почти весь первый фрагмент партии. Тосканини, оперев подбородок на сложенные руки, рассматривает меня. Подходит.
–– Спойте монолог, ― и возвращается в темноту.
Я заканчиваю, спускаюсь со сцены, меня представляют ему.
–– Вы поёте слишком твёрдо, без правильного выражения.
–– Я пришёл, чтобы узнать, ― проговорил я, –– смогу ли я когда-нибудь с вашей помощью спеть Фальстафа.
Он долго молчит, ввергая меня в жестокое отчаяние. И просит придти снова на другой день. Опять бессонная ночь. Уже весь Милан знает о прослушивании. Какой позор, если он не утвердит меня. Иду в "Ла Скала". Тссканини спрашивает, свободен ли я.
–– Да!
Опять долгое молчание. Оно окончательно измучило меня. Наконец:
–– Вы смогли бы придти завтра ко мне домой, в 10? Вместе пройдём Фальстафа. Посмотрю, можно ли будет смягчить ваш голос.
В пять утра после бессонной ночи я уже шёл по виа Дурини. Десять часов утра никогда не наступят!
Поднимаюсь. Мы начинаем с арии Грязный мир и доходим до её конца.
Потом я занимался с ним ещё целую неделю. Тосканини заставлял меня повторять и повторять, давал советы, вспоминал других певцов и другие партии. Полдень, час дня, половина второго... Синьора Карла входит в кабинет, чтобы напомнить маэстро, что гость, конечно, тоже хочет есть.
Спустя десять дней, Тосканини наконец говорит:
–– Иди в "Ла Скала", и пусть с тобой заключат контракт. Я сам позвоню Скандиани. Можете представить, сколько благодарных слов я наговорил ему и как понёсся вниз по лестнице. В два часа я подписал контракт. Я занимался с Тосканини ещё месяц, прежде чем начались репетиции в театре.
26 декабря 1921 года состоялось торжественное открытие "Ла Скала", с Тосканини. Вдруг пополз слух, будто в театре должна взорваться бомба. Охрана, карабинеры так следили за входящими на галёрку, что, хотя впускать начали в 17 часов, многие в зал так и не попали. Начались протесты, шум.
В 21 час Тосканини поднял палочку. Выхожу на сцену. Шум нарастает. Крики, свист. Это мне? Тосканини невозмутимо продолжает дирижировать. Смотрю на него и тоже продолжаю петь. По окончании акта Тосканини поднимается на сцену.
–– Маэстро! Я всё испортил!
–– Но при чём здесь ты? Разве ты не видел, что я спокоен? Всё прошло великолепно.
Действительно, в тот вечер Фальстаф имел такой успех, равного которому я не знаю. С того дня я почти всегда пел Фальстафа с Тосканини. Он прислал мне свою фотографию с надписью: "Умному и точному исполнителю Фальстафа."».
Мариано Стабиле не только безукоризненно, с тёплым юмором исполнил свою партию, но буквально слился со своим героем и стал эталоном для будущих певцов. Впоследствии он несколько десятилетий вплоть до 1952 года исполнял партию Фальстафа во всех крупнейших театрах мира (кроме России). Он спел её 1200 раз.
Газеты отмечали слаженность спектакля, руководимого Тосканини, яркое музыкальное и актёрское исполнение, красочность декораций Витторио Рота, великолепное звучание оркестра и хора. Спектакль повторялся девять вечеров.
Примечательно, что первыми операми, которые Тосканини поставил во вновь открытом театре "Ла Скала", оказались сочинения Верди.
Через две недели после премьеры Фальстафа маэстро уже дирижировал оперой Риголетто с замечательным исполнителем заглавной партии Карло Галеффи.
Эта опера настолько обросла "традициями", что почти потеряла первоначальные контуры. Тосканини, по словам критика, "отцедил эту муть сквозь художественное сито автора". Повторилась история, которая раньше произошла с Трубадуром, а позже с Травиатой, Лючией ди Ламмермур, Сомнамбулой и другими классическими операми
— Самые упорные и острые битвы, — утверждал Тосканини, — я провёл за оперы, которые все считали известными и переизвестными.
Приступая к постановке такой оперы, Тосканини заново изучал партитуру, как будто никогда не встречался с ней раньше. Всех исполнителей заставлял вчитываться в ноты, словно они никогда не пели знакомых им партий. Благодаря большому опыту и гениальной интуиции, Тосканини умел подметить и выявить то ценное, что ускользало от других интерпретаторов. Дебору и Иаэль, оперу Ильдебрандо Пиццетти, тоже впервые исполнили в "Ла Скала" в это время. О работе с Тосканини над этой оперой оставил воспоминания её автор:
«В 1921 году, едва закончив Дебору, я поехал в Милан к Тосканини с просьбой прослушать оперу. Я трижды приходил к нему домой и каждый раз проигрывал по одному акту. Я играл и пел, а он слушал. В результате Тосканини согласился дирижировать оперой, и 16 декабря 1922 года состоялась премьера в "Ла Скала". Помню, репетировали очень долго, потому что маэстро предъявлял такие требования к исполнителям, какие мог выдвинуть только он.
Певцов маэстро подбирал сам, за исключением исполнительницы партии Иаэли — певицы Джулии Тесс. Её рекомендовал я, так как она хорошо пела в другой моей опере — Федра.
Во время репетиций я сидел в партере и очень разволновался, когда Тосканини, требуя от исполнителей выразительных нюансов, обнаружил глубокое знание моей партитуры и влюблённость в неё. Он в высшей степени уважительно относился к нотному тексту. Маэстро либо отвергал новую оперу, либо, согласившись дирижировать ею, вкладывал в неё все силы и всю душу. Нa репетиции III акта он сказал мне однажды, смущаясь, словно это вовсе не он: — Тут есть одно место, где оркестр звучит довольно слабо и, боюсь, не поддержит певцов… Он оказался прав. Я тотчас же добавил один контрапункт скрипкам. У Тосканини потрясающая интуиция!»
Об этой постановке Деборы вспоминала и исполнительница главной женской партии певица Джулия Тесс:
«Я жила на виа Пизакане, 2. Мы ещё не оправились от трудностей военного времени: в доме не работали ни лифт, ни отопление. Я обогревалась небольшой керосинкой. Однажды маэстро Пиццетти предупредил, что Тосканини хочет послушать меня в дуэте из Деборы, рукопись которого я получила незадолго до этого. Тосканини поднялся пешком на четвёртый этаж, оказав мне величайшую честь своим визитом. Он послушал меня и, видимо, остался доволен: со мной заключили контракт.
Во время репетиций Деборы мы работали очень много, так как музыка оказалась непривычной и очень трудной. Кроме того, тенор (кажется, Джон Сэмпль) — иностранец. Маэстро пришлось обучать его итальянскому языку. С огромным терпением и искусством он отделывал с ним фразу за фразой.
Во II акте Деборы в дуэте есть одно место, на которое Тосканини обратил особое внимание. Он сказал:
— Я здесь внизу разговариваю с оркестром, а ты сверху должна отвечать мне — вот так...
И показал, как это надо делать. Кроме того, я очень благодарна Тосканини, потому что на генеральной репетиции Деборы он воскликнул, показав на меня:
— Мы ищем Саломею — вот она!
Иначе я никогда не пела бы Штрауса ни с одним дирижёром».