Римская опера. «Трубадур»

Весной 1959 года в римском театре я слушал "Трубадура" Верди. Во время первого действия в зрительном зале еще чувствовалась торжественная приподнятость, которая всегда бывает вначале, пока еще действует привычный ход "вступления" в спектакль, когда исполнители еще не разогрелись, а зрители не остыли от первых, чуточку восторженных ощущений, всегда возникающих театре. И вдруг по галерке прошло легкое волнение. Его вызвал певец, исполнявший партию Манрико. Это был знаменитый Джакомо Лаури-Вольпи. Я ничего не знал о нем. Но когда мне сказали, кто он, я понял причину волнения.

Джакомо Лаури-Вольпи, в прошлом один из выдающихся теноров, которого в 30-х годах за "Вильгельма Телля" сравнивали с Таманьо, на 65-м году решил доказать, что вокальная школа может спорить с природой. Это был очень трудный поединок. К концу действия в верхних ярусах стал нарастать шум сдержанного говора. Ждали антракта. После закрытия занавеса возбуждение стало особенно ощутимым. Поскольку афиша поставила знак равенства между персонажем и певцом, зритель не хотел быть снисходительным.

Во втором действии галерка откровенно зашумела. Исполнитель партии Манрико не нравился. Возраст певца давал себя знать. Звук "уходил", становился вялым. И только в верхнем регистре появлялся красивый, чистый тембр. Еще в начале спектакля, с первого выхода, можно было сразу почувствовать характерную неровность звучания, присущую пожилым голосам. У Лаури-Вольпи завидно легко звучали верхние ноты, но середина, самый "рабочий" регистр не подчинялся певцу. Была звуковая оболочка, но не было "сердцевины". Изощренное мастерство заставляло голос звучать, но не могло вернуть ему некогда прекрасный тембр. Зрители возмущались. Правда, кое у кого это была "игра в темперамент".

В фойе, коридорах, на лестничных площадках, в курительных комнатах во время антракта происходили словесные баталии. Люди, разгоряченные спором, яростно вертели друг у друга пуговицы, хватались за рукава, борта пиджаков, доказывали, что в наше время петь некому, что кое-кому следовало бы еще вчера уйти со сцены, что администрация театра ловит рыбу в мутной воде. Со стороны это выглядело как начало ссоры - вот-вот возникнет потасовка, хотя в общем-то все доказывали одно и то же. Блюстители порядка - я никогда не видел в театре их в таком большом количестве - ходили от одной группы к другой и просили не кричать и не горячиться, подливая тем самым масла в огонь, так как каждый спорщик был убежден, что не он кричит и горячится.

Третий звонок заставил разойтись по своим местам самых ретивых. И тут все разрешилось просто. Лаури-Вольпи с блеском спел знаменитую кабалетту Манрико. Он чисто и звучно взял верхнее до и сделал на нем такую фермату, что зал замер в благоговейном почтении. Галерка взорвалась. И те, кто только что обрушивал на певца и всех, кто попадался под горячую руку, заслуженные и незаслуженные кары, самозабвенно выражали свой восторг. Певец был вознагражден.

Данный эпизод весьма характерен для современного итальянского театра в том смысле, что он раскрывает отношение известной части зрителей к оперному искусству. Если от герцога в "Риголетто" ждут си-бемоль и до-диез, то от Манрико в "Трубадуре" - до naturale! Естественно, конечно, что зритель хочет услышать эти ноты, ибо, как бы там ни было, не много найдется сейчас в Италии теноров, которые могут похвастаться ими. Но оценивать всю партию с точки зрения одной ноты (?!) - это уж слишком. Винить зрителя трудно. На него воздействует сила "традиции". Согласно ей в "Трубадуре" важна музыка Верди. А сюжет далек от жизни и не настолько хорош, чтобы было из-за чего копья ломать. Поэтому в "Трубадуре" можно не придавать большого значения правдивости поведения, надо только хорошо петь.

Печальный парадокс. Верди осуждал чистую вокаломанию и мечтал о том, "как будут петь через 30 лет". Проходит сто лет, и в его операх хотят слышать лишь ноты.

В "Трубадуре", как ни в какой другой опере Верди, не считая, конечно, его ранних опер, писавшихся к сроку, традиция нередко являет себя в худшем варианте - певцы изображают героев и поют на публику. Зритель не ощущает драматического развития сюжетной линии, он только слушает и видит то, что ему представляют. Теряет поэтому всякий смысл выполненное со вкусом оформление спектакля. Нечто похожее случилось и в этот вечер. Мне вспоминается первая картина третьего действия. На холме, огороженном высоким частоколом расположился лагерь графа Ди Луна. В разрывах растекающегося за холмами зарева идут войска. Очень верно сказал об этом критик: "Музыка пурпурно-красная, небо полыхает зарницами". Заметим, что критик вкладывал в эти слова положительный смысл. "Пурпурно-красное" мечется в музыке, стелется по земле, полыхает в небе... В спектакле оно производит эффект, но не совсем оправданно, потому что действия и картины представляют собой не цельное сценическое полотно, а фрагменты, эпизоды - спектакль распадается на куски, художественно далеко не равноценные.

Возвращаясь к разговору о традиции, о ее влиянии на зрителя, нельзя не задать вопроса - кто же защитник ее и ее сегодняшний толкователь и кто определяет успех спектакля? Очевидно, в печати - критики, в театре - его завсегдатаи, любители, в общем, галерка. О клаке нет и речи. Что касается оперы, то это действительно так. Если посетители партера и лож, как правило, ничем примечательным в своем поведении не отличаются, то на галерке - свои законы. Это и понятно. Здесь доверяются больше сердцу. Вкусы галерки постоянны. Кто же эти зрители? Отработавшие свое и вышедшие на пенсию музыканты и певцы. Значительную их часть составляет певческая молодежь, учащиеся лицеев и студенты консерваторий. Они, разумеется, не пропускают ни одного спектакля. Они - самые строгие судьи и восторженные почитатели. Именно между ними и исполнителями устанавливается контакт, рождаемый высоким искусством. Нетрудно заметить, что певцы, даже знаменитые, выходя на аплодисменты, кланяются галерке совсем не так, как партеру и ложам.

Когда певец смотрит вверх, он сдержанно скромен, выжидая, что скажет галерка. И если она скажет "да", певец преображается - раздает налево и направо поклоны, прижимает руки к сердцу, складывает их в благодарном пожатии. Он становится увереннее, воодушевляется, ибо чувствует симпатию и поддержку. Случается, успех певца растет с каждым действием. И тогда наступает кульминация, завершающая высшую степень восторга, - галерка обрушивает на сцену шквал аплодисментов, пронзительные сольные и мощные коллективные "браво" и "брависсимо". И, наконец, в едином порыве зрители начинают скандировать имя певца. Но если он обманул ожидания, негодование будет таким же, если не более бурным.

Совсем иначе ведет себя зритель в партере и ложах, в особенности на премьерах и абонементных спектаклях. Тут публика степенная, страдающая снобизмом и, вероятно, поэтому мало что понимающая в настоящем искусстве. Такой зритель ходит в театр потому, что его обязывает к этому положение. Конечно, ему в опере скучновато, и хотя ведет он себя внешне вполне солидно, без "подсказки" галерки вряд ли поймет, что хорошо, что плохо.

В Италии о темпераменте и поведении зрителя галерки ходит бесчисленное количество легенд и анекдотов. В качестве примера галерочного энтузиазма, или, как еще выражаются, "галерочного барометра", хочу рассказать об одной паре, юноше и девушке, за которыми я наблюдал на спектакле "Трубадур". Они сидели сзади, двумя рядами выше и чуть сбоку. Не обратить на них внимания было невозможно. Они чрезвычайно живо и, конечно, вслух реагировали на все, что попадало в сферу их зрительно-слухового восприятия. Больше всего их волновала техническая сторона. Если им что-то не нравилось, они комментировали - не открыл гортань, зажал, снял с дыхания, или бросали в адрес исполнителя короткие замечания - посадил, перебрал, недобрал, или отпускали обидные словечки, вроде "картошка", по-нашему "рыба". Если певец неудачно ставил верхнюю ноту, незамедлительно раздавалось "глупец"; а когда высокую ноту брал хорошо или красиво филировал на пианиссимо, оба яростно хлопали в ладоши, а девушка при этом выпевала "бра-а-а-во...".

В антракте я разговорился с ними. Они оказались начинающими певцами. Окончили музыкальный лицей в одном из областных городов. После удачного дебюта в Сполето (Город, в котором проводятся региональные и общенациональные конкурсы с участием молодых певцов.) обоим был обещан дебют в римском театре. Но им не повезло. Комиссия по составлению репертуара для молодых дебютантов не включила в конкурс те оперы, которые они подготовили.

"Трубадур" прошел успешно. Но зрители не расходились. В зале уже несколько раз гасили свет - этим давали понять, что пора покидать зал.

Зрители партера и лож, в меру своего личного темперамента, отдав должное исполнителям, поспешили к выходу. А на балконах и в коридорах еще толкались многочисленные "фанатики" - так называют в Италии страстных поклонников оперы.

Вниз спускались плотно сбившейся массой. Рассуждали. Кто-то был прав, кто-то нес чушь. На одну реплику выкрикивалось несколько, спорили о спектакле и вообще о пении. На середине лестницы произошел затор. Кто-то из "фанатиков", войдя в роль, повел атаку на соседа, неосторожно ругнувшего любимца галерки. Зачинщик сначала смешался, но быстро оправился, и вот уже оба замахали руками и стали вычерчивать перед носом друг у друга выразительные комбинации при помощи пальцев. Окружавшие с интересом наблюдали. Кто-то отпустил по адресу спорщиков едкое замечание. Не прерывая перепалки, они по очереди обменялись "любезностями" с автором шутки.

Наконец, поток зрителей оказался на улице и сразу разбился на группы. Люди не собирались расходиться. Степенные музыканты вели профессиональную, выдержанную беседу. Окруженный молодыми парнями, какой-то юноша в запале вел дискуссию в третьем лице с неизвестным оппонентом. В паузах он выбирал себе в союзники кого-нибудь из окружения, доказывая ему ошибочность концепции противника.

Рядом разгорелась схватка между "фанатиками" и их "идейными" противниками - джазистами. Последние, очевидно, появились здесь случайно, наверно, шли мимо и зашли "на спор". Тут беседовали все разом. О чем - стало ясным только тогда, когда выявились лидеры и им было предоставлено право высказываться от имени сторон. Остальные подавали реплики. Сначала был предан анафеме джаз, затем низложили оперу. Потом вернулись к исходной истине - опера - музыка, джаз - тоже музыка. И тут лидер джазистов поставил каверзный вопрос - какая музыка современнее? Спорили до белого каления. Похоже было, что дело не ограничится полемикой. И тогда кто-то подал разумную мысль - можно любить и то и другое. Главные дуэлянты тотчас возразили, но интерес к дискуссии пропал. Трудно было спорить. Не хватало аргументов. Стороны мирно разошлись...

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет