Неаполитанская песня
Глава №1 книги «Песни. Опера. Певцы Италии»
К следующей главе К содержаниюЯ неаполитанец;
Без песни мне жизнь не мила.
Из песни Либеро Бовио "Солдат"
Когда-то Неаполь славился своими мелодиями. Их можно было услышать на улицах, в скверах, в тавернах. Теперь в Неаполе в будничный день хорошая песня стала редкостью.
В центре города песня не в моде - в фешенебельных барах, кафе и ресторанах царствует "ритм"! Влияние моды все больше сказывается и на репертуаре эстрады. Вполне возможно, что пришлые ритмы вытеснили бы с подмостков итальянской эстрады мелодичную песню, если бы в Италии ежегодно не проводились традиционные карнавалы и национальные песенные фестивали.
В Неаполе давно стал традицией карнавал Пьедигротта, во время которого проводится конкурс на лучшую песню. Карнавал красочен и изобретателен. В общем- то это массовое гулянье. А когда-то карнавал был совсем иным. Собиратель народного песенного фольклора Витторио Палиотти в своей книге "История неаполитанской песни" рассказывает о его происхождении. Он приводит свидетельство Петрония Арбитре, который при описании в своем "Сатириконе" языческих праздников - религиозных обрядов - указывал, что они устраивались близ Неаполя около большого грота. В 1200 году с целью "освящения" места здесь была воздвигнута церковь Святой Марии, получившая название Пьедигротта, что значит "у подножия грота". С 1616 года ее стали посещать неаполитанские вичере (Вичере - местные (неаполитанские, сицилийские и другие) короли во время испанского господства в Италии.), и поклонение сопровождалось пышными торжествами. Сейчас это традиционное празднество утеряло всякую связь с религиозными обрядами и его можно было бы назвать фестивалем.
Он открывается "парадом" колесниц, на которых едут живописные персонажи из народных сказок. При въезде колесниц на площадь Плебисцита радио объявляет имена мастеров и названия кварталов, в которых они были сделаны. "Представитель" каждой колесницы исполняет перед жюри песню. Та, которая особенно понравилась, быстро приобретает популярность, и на следующий день ее поет уже весь Неаполь. Случается и так, что (конкурентами на звание лучшей становятся две песни. Тогда образуются враждующие лагери, "квартал идет на квартал!". Если песни действительно хороши, стороны в конце концов идут на обоюдные уступки и Неаполь поет обе песни.
В Неаполе трудно отыскать уголок, не воспетый поэтами.
Посредине Неаполитанского залива находится бухта Санта Лючия. Она надежно прикрыта с моря; в непогоду волны не сорвут с причала рыбачьи шхуны. А в ясный тихий вечер:
"...Луч серебристый
море ласкает,
Плещет о берег волна.
Ветер попутный,
Легкую барку
Тихо качает волна".
Так начинается знаменитая неаполитанская песня "Санта Лючия". Композитор Теодор Котро предпочел первоначальному тексту на неаполитанском диалекте итальянский текст Энрико Коссович:
"...Есть на Марэкьяро над берегом окно.
В нем как-то девушку увидел я..." -
поется в не менее известной песне "А Марэкьяре" ("А Марэкьяре". Музыка Франческо Паоло Тости. Название песни в переводе с неаполитанского диалекта означает "Спокойное море" (на литературном итальянском языке "Марэкьяро").). Интересно отметить, что поэт Сальваторе Ди Джакомо, автор текста, до этого ни разу не был на Марэкьяро: стихи были написаны им "вслепую".
Позднее Ди Джакомо случайно оказался на Марэкьяро и зашел в таверну. Хозяин рассказал гостю: "Как-то сюда пришел завтракать поэт. Он увидел окно, увидел гвоздику, увидел мою Каролину и рассказал обо всем в своей песне (Этот и другие факты из истории неаполитанских песен приводит в своей книге В. Палиотти.)...".
Много стихов посвятили неаполитанские поэты Солнцу, но никто не смог сказать о нем так, как поэт Джованни Капурро и композитор Эдуарде Ди Капуа. Они создали неповторимую в своем роде песню "О, мое солнце". Популярность ее была беспрецедентна. В 1920 году в Антверпене проходили очередные Олимпийские игры. Во время награждения победителей-итальянцев бельгийский оркестр должен был по традиции исполнить гимн Италии. Но не оказалось нот. Тогда дирижер дал знак музыкантам сыграть "О, мое солнце". При первых же тактах публика на трибунах встала и... запела!
Но не только о любви, море и солнце пелось в старых неаполитанских песнях. Быстро приходящее вдохновение у неаполитанских поэтов нередко порождало песни на злобу дня. Так, с целью разрушить предвзятость у неаполитанцев к новому была написана песня "Фуникулú, фуникулá", посвященная Везувию.
Дело в том, что в 1880 году на вулкан была протянута подвесная дорога. Компания, построившая ее, терпела убытки, потому что неаполитанцы предпочитали "болтающимся корзинкам" более надежный способ подъема: на осликах или, на худой конец, пешком. Судьбу дороги решило пари. Известный в то время журналист Беппино Турко в пылу спора заявил своим друзьям, что заставит неаполитанцев изменить своей привычке подниматься к вершине вулкана на спине осла. Тут же за столиком (спор произошел в кафе) он набросал на мотив песенки Луиджи Денца "Цокколаре" стихи, в которых воспел новый способ подъема на Везувий. Песня понравилась неаполитанцам, и вскоре подвесная дорога заработала с полной нагрузкой!
С тех пор вулкан приносит доход! Об этом знает всякий турист, приезжающий в Неаполь. Это хорошо известно штатным и нештатным гидам. "Раз вы попали в Неаполь, у вас обязательно появится желание побывать на Везувии", - убеждают они туристов на привокзальных остановках маршрутных автобусов. В этом они правы. Чем больше смотришь на вулкан, тем непреодолимее становится желание взобраться на него и заглянуть внутрь. Искушение слишком велико, и вот... автобус медленно поднимается по крутой, извилистой ленте шоссе, окруженного садами. Неожиданно вырастает грязно-серый склон - следы последнего извержения в 1944 году. Подъезжаем к станции фуникулера. В вашем распоряжении легкое парное кресло подвесной дороги. При подъеме оно раскачивается и уплывает из-под ног, вызывая чувство невесомости. Держаться не за что. Техника безопасности здесь крайне скромная - брезентовый ремень перехватывает вас чуть ниже пояса, как в самолете при взлете и посадке. Вниз смотреть не хочется. Смотрю вверх, на переднюю пару - когда раскачиваешься в такт с ними и не видишь земли и крутого склона вулкана, не так страшно. Нет ощущения высоты и заброшенности - рядом тоже кто-то болтается. Наконец, вас доставляют на вершину вулкана. С минуту висим на высоте тысячи метров. Дождавшись очереди, ныряем под козырек станции. Служащий, приставленный к тому, чтобы "поймать" кресло и подвести его к сходням, вручает каждому пробирку с образцами вулканической породы и... просит 100 лир. После этого экскурсовод выводит всех к кратеру. Поначалу он предлагает спуститься по крутой стене метров на двадцать вниз, к трещине, из которой с легким шипением пробивается пар. "Тот, кто приложит сюда руку, - поясняет он, - может сказать, что не только видел Везувий, но и чувствовал его дыхание". И тут же добавляет: "Везувий жив и, возможно, накапливает силы, чтобы снова взорваться огненным столбом и низвергнуть на свои склоны море лавы и пепла". В ответ на тревожный вопрос: "А когда это случится?" - гид пускается в пространные заверения: "Еще многим и многим поколениям туристов такая опасность не угрожает... каждый год ученые спускаются вниз, на самое дно кратера, и, конечно, они-то уж знают..."
На глаз кратер не глубок. Дно похоже на беспорядочно изрытое поле. Под затвердевшей коркой его бродят пары и газы. Кое-где они курятся изломанными струйками...
До последнего извержения вулкан венчал острый конус, над которым почти всегда висело грибообразное облако. В таком виде Везувий запечатлен на всех открытках. Теперь конуса нет. Издали вулкан похож на большую гору без вершины - ее как будто аккуратно срезали гигантским ножом.
Рассказав бегло о старой и новой Помпее (обе видны сверху - одна зеленая, другая застыла в проекциях домов и улиц), гид ведет экскурсию дальше, мимо столика, установленного неподалеку от кратера. На нем открытки с видами Везувия и "памятная" печать. Открытки без печати - 100 лир, с печатью - 130!
Оставьте группу, пройдите на другой конец по кратеру - его края довольно широкие, так что нет никакой опасности скатиться с вулкана или свалиться в жерло - и отключитесь на минуту от всего, что наговорил гид, посмотрите вниз, на море, уходящее под горизонт и таящее в дрожащем светло-синем инее, на Неаполь, отстоящий более чем на десяток километров, но отчетливо видный, будто до него рукой подать; на Помпею, отрытую из пепла и лавы. Воображению здесь нет границ. Вы стоите на Везувии и думаете, что он погубил некогда цветущий город, и воочию видите плоды его ужасной разрушительной силы. С невероятной четкостью всплывают картины, виденные в помпейском музее, расположенном у входа в мертвый город: мальчик, согнувшись, прикрыв голову ручонками, застыл в беспомощной позе, собака, рванувшаяся с цепи и словно мгновенно окаменевшая, старик, упавший от усталости... Но как могли остаться какие-то следы от людей и животных и сохраниться очертания тел? Наверно, их сначала настигла горячая масса, вобравшая в себя все, что в первые мгновения взрыва оказалось на поверхности вулкана. В воздухе она охлаждалась, густела и внезапно падала на жертву. А потом выпадал пепел вроде обильного горячего "снегопада", и, наконец, лава, добравшаяся до жертвы, ставшей уже мумией, пеленала ее, одевала в плотный саван... Правда, справочники утверждают, что лава не достигла Помпеи.
Воображение отвлекается от страшной картины поверженного в прах города, и начинаешь видеть другое, детали, восстанавливающие облик городской жизни... Каменная колея с двумя глубокими бороздами от колесниц ведет к морю... Посредине ее, в местах перехода, лежат два больших камня на уровне пешеходной части дороги. Лошадь могла свободно проехать между ними, а высоко поставленная колесница не касалась их. Когда после ливня потоки воды устремлялись в узкое ложе улицы, пешеходы легко переходили улицу по камням.
Неподалеку - открытый театр с греческой сценой. Здесь горожане смотрели классические трагедии. В жаркие вечера над театром, когда шло представление, распылялась вода: она выбрасывалась на большую высоту и легким влажным облаком оседала на "зрительный зал", создавая прохладу...
Не менее популярным у жителей Помпеи был цирк. В нем устраивались представления, которые в наше время не многие могли бы выдержать. Женщины в первые два пояса не допускались - они смотрели зрелища с высоты третьего пояса, и им не угрожала опасность подвергнуться нападению взбунтовавшихся гладиаторов или пострадать от разъяренных зрителей-мужчин, чьи рассудки мутнели при виде крови.
Судьба цирка печальна, но справедлива. Он был закрыт для зрелищ римским сенатом по той причине, что во время одного, видимо, сильно взбудоражившего всех представления между помпейцами и их гостями, жителями соседнего города Ногера, произошла массовая резня. Помпейский цирк десять лет тщетно ждал прощения: Везувий наложил на него вечное вето.
Сейчас Помпея преображена. Когда попадаешь на ее оживленные туристами улицы, город уже не кажется заброшенным и мертвым.
Для туристов предприниматели построили на территории города современный ресторан, в главном зале которого на длинном столе выставлены флажки почти всех стран как символ гостеприимства и признательности за внимание. У выхода из главных ворот - другой ресторан. Здесь можно послушать неаполитанские песни в исполнении небольшого джаза и двух певцов - молодого и старого. Молодой поет современные песни, старик, так сказать, - классику. Исчерпав репертуар, они просят, чтобы им что-нибудь заказали спеть. И вам становится немного неловко, оттого что вокруг вас собирается джаз и вы оказываетесь в центре внимания всего зала.
Утомленные впечатлениями, вы покидаете Помпею. Взор ваш скользит по красивому ландшафту - где-то там, за грядой, раскинулся по высокому склону Сорренто, а напротив него, в море - остров Капри. Мысли бегут по традиционному направлению: Сорренто - это Горький, Капри - это тоже Горький. На Капри жители знают, где находится дом, в котором жил Горький. Но, к сожалению, хозяин и хозяйка, хотя они и гостеприимны, ничего рассказать не могут. Они показывают комнату, где жил писатель, да и то в полуприоткрытую дверь, а вдруг кто-либо почивает в ней после обеда - дом теперь стал гостиницей.
В Сорренто же дом, в котором некогда жил Горький, не показывают. Можно посмотреть лишь на мемориальную доску.
И поскольку мы оказались в Сорренто, вспомним о песне, которая принесла в свое время известность городу. Возникла песня в связи с обстоятельствами, не имевшими ничего общего ни с поэзией, ни с музыкой.
В 1902 году в Сорренто остановился важный гость, прибывший из Рима. Мэр города решил воспользоваться благоприятным случаем и попросил гостя ходатайствовать в столице о дотации на постройку почтового отделения, но получил отказ. Обескураженному мэру пришел на помощь Джамбаттиста Де Куртис, художник по профессии и поэт-любитель. Он расписывал стены той гостиницы, в которой поселился гость. Встретив мэра, огорченного неудачным визитом, Де Куртис заверил его: "Господин мэр, не беспокойтесь. Я напишу для вашего гостя песню!.. Он уезжает вечерним поездом? Очень хорошо. Через час стихи будут готовы, а мой брат Эрнесто положит их на музыку - для этого ему потребуется также не больше часа..."
Вечером на вокзале импровизированный ансамбль исполнял около вагона:
"Видишь, как прекрасно море,
Сколько чувств оно рождает...
...О, не оставь меня,
Тебя я умоляю -
Вернись в Сорренто,
Я жду тебя!"
Песня, видимо, пришлась по вкусу важному гостю, так как вскоре в Сорренто появилась своя почтовая контора...
У неаполитанской песни интересная история. Палиотти относит ее начало к XIII веку. Тогда в Неаполе была широко известна песня "Солнце всходит". Она пелась на диалекте и была популярна в народе. В XIV— XV веках большим успехом пользовались музыкальные куплеты, песни-частушки. Неаполитанцы сочиняли их по поводу всех более или менее важных событий, и в частности общественных. В куплетах высмеивались политические деятели, которые не пользовались авторитетом у народа.
Во времена правления Арагонской династии, когда неаполитанский диалект получил право самостоятельного языка и был введен при дворе, началось бурное развитие песенного творчества. Даже после того как официальным языком неаполитанского королевства был утвержден испанский, а неаполитанский диалект запрещен, песенное творчество продолжало развиваться. Никакой декрет не мог заставить неаполитанцев перестать писать стихи и песни. Именно тогда получила распространение "вилланелла" - многоголосная народная песня, по своей форме нечто среднее между частушкой и серенадой.
В первой половине XIX века народная песня привлекла к себе внимание писателей и поэтов, которые раньше пренебрегали ею, считая игрушкой, игрушкой для "плебса". Появились "охотники" за песнями. Они ездили по деревням, опрашивали крестьян, пастухов и даже "лихих" людей. Слушали, записывали, изучали.
Знаменательной датой в развитии неаполитанской песни Палиотти называет 1835 год, когда во время карнавала Пьедигротта город услышал песню "Я очень тебя люблю". История ее проста. Вечером 7 сентября, когда карнавал был уже в полном разгаре, поэт-любитель Рафаэль Сакко, по профессии оптик, прочитал собравшимся у него друзьям стихи, положенные им на популярную мелодию, принадлежавшую, как говорят, Доницетти. Сакко попросили спеть. Когда автор в последний раз запел припев "Я очень тебя люблю, ты же терзаешь меня", люди, столпившиеся под окнами, дружно подпевали ему. Легкая и изящная, быстро запоминающаяся песня в один день облетела город. В Неаполе была традиция - писать на полюбившиеся песни ответы. Количество ответов свидетельствовало о популярности песни. Когда увлечение новинкой охватило весь город, кто-то напечатал и распространил листок под названием "Исповедь порядочного человека, уставшего слушать "Я очень тебя люблю, ты же терзаешь меня". Другой автор жаловался: "На каждом углу, в любом закоулке я слышу избитый мотив. Словно вокруг все помешались - и стар и мал в голос орут: "Я очень тебя люблю, ты же терзаешь меня". В ушах третьего мелодия настолько "застряла", что она преследовала его ночью и днем, как кошмар. Страдалец чувствует себя совершенно разбитым и однажды, выйдя из квартиры и спускаясь по лестнице, ловит себя на том, что произносит вслух:
"По темной лестнице схожу
И, тычась в стены, думаю:
Раз, два, три -
Я тебя люблю.
Раз, два, три -
Ты меня терзаешь"...
Успех песни приобрел угрожающий характер. Появились первые тревожные симптомы: кое-кто из числа тонких эстетов намеревался покинуть Неаполь. По этому поводу тотчас появился новый отклик:
"Прощай, мой любимый Неаполь!
Прощаюсь с тобой навсегда.
Ты спросишь меня: что случилось? -
Я очень люблю тебя,
Ты же терзаешь меня..."
Песня Рафаэля Сакко пользовалась большой и долгой славой, потому что она была истинно неаполитанской. В ней впервые рельефно проявились замечательные качества - яркий, поэтический текст, красивая, выразительная, легко запоминающаяся мелодия.
Год 1835-й положил начало "официальной" истории неаполитанской песни. Все, что было до этого, стало ее предысторией.
Расцвет неаполитанской песни наступил в конце века, когда в Неаполе жили и работали такие поэты-песенники и композиторы, как Сальваторе Ди Джакомо и Марио Коста, Паскуале Чинкуеграна и Франческо Паоло Тости, Джованни Капурро и Винченцо Валенте, Аньелло Калифано и Эдуардо Ди Капуа, Джузеппе Капальдо и Сальваторе Джамбарделла, Эрнесто Муроло и Родольфо Фальфо, Рокко Гальдьери и Энрико Каннио, Либеро Бовио и Эрнесто Тальяферри. Это была плеяда замечательных поэтов и композиторов, создавших за полвека золотой песенный фонд Италии.
Для неаполитанских поэтов-песенников в ту пору сочинение стихов было любимым занятием. И писали они их часто между делом, во время службы или на досуге. Стихи не могли служить средством для существования, об этом говорит социальное положение тогдашних поэтов.
Они пользовались почетом и уважением, но были, как правило, необеспеченными людьми. Самый известный в то время итальянский поэт-песенник, Сальваторе Ди Джакомо, был даже беднее многих своих коллег. За выдающиеся поэтические произведения под конец жизни его избрали в академики. Но на заседаниях академии ему бывать не пришлось - у него для этого не было подходящего костюма! Паскуале Чинкуеграна, будучи уже признанным поэтом, никак не мог решиться оставить преподавание в начальной школе, чтобы целиком посвятить себя творчеству. Либеро Бовио избрал спокойную должность администратора в музее, чтобы иметь возможность писать стихи. Джузеппе Капальдо служил официантом в ресторане и в отсутствие клиентов набрасывал стихотворные строчки на карточках меню.
Это были "импровизы", писавшиеся "на случай". Но сочетание поэтического и музыкального дарований делало их маленькими произведениями искусства.
По мере развития песенного искусства происходила своеобразная эволюция роли поэта, композитора и исполнителя. На заре неаполитанской песни значение поэта и композитора было первостепенно. Но уже в конце XIX века авторитет их ощутимо поубавился в пользу исполнителей. Наметившуюся тенденцию "усугубили" такие блестящие исполнители неаполитанских песен, как Фернандо Де Лючия, Энрико Карузо, Титта Руффо, Бениамино Джильи, Тито Скипа. Песню все чаще стали связывать не с именем поэта или композитора, а с именем ее лучшего исполнителя. Эту традицию в наше время продолжили замечательные оперные певцы Джино Беки, Джузеппе Ди Стефано, Марио Дель Монако, Тито Гобби, Феруччо Тальявини, Джанни Поджи.
"Оперное" направление в исполнении неаполитанских песен - это не просто дань некогда сложившейся традиции. Сама фактура старой неаполитанской песни с ее распевом, кантиленностью и эмоциональностью привлекала оперных певцов. Для них она всегда была благодарным союзником на широкой эстраде, требуя только одного - певец должен был обладать хорошим, крепким голосом и артистическим темпераментом. Неаполитанская песня обязывала исполнителя петь, а не напевать или "шептать" в микрофон.
Певец, не обладавший нужными качествами, отнимал у песни ее достоинства. Он с ней попросту не справлялся.