Возникали флюиды
Глава №94 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюТосканини часто исполнял произведения, написанные для солиста-инструменталиста с оркестром. Естественно, возникал вопрос, как дирижёр и солист могли договориться друг с другом, если подход к произведению двух ярких, порою очень несхожих индивидуальностей нередко различен и даже противоположен?
В связи с этим любопытно свидетельство пианистки Ани Дорфман (её можно считать ученицей Горовица) об одном концерте, который она исполняла с оркестром под управлением Тосканини:
«Во время репетиций и исполнения Тройного концерта Бетховена (для фортепиано, скрипки и виолончели с оркестром) Тосканини никогда не оставался неподвижным на подиуме, а всегда жил и двигался в ритме или в повышенной экспрессии: он ни минуты не стоял без движения. Можно сказать, его движения направляли музыку, и она нигде не останавливалась, а двигалась вместе с ним с какой-то волшебно контролируемой гибкостью.
Вот чему я научилась у него: не оставаться никогда в одном и том же темпе, будь то быстрый или медленный; не задерживаться на одной выразительности, будь то драматическая или созерцательная».
Взаимопонимание солиста и дирижёра рождалось естественно, на основе общих взглядов, Тосканини вёл солиста за собой — он заставлял его уважать автора, передавал ему, как драгоценный дар, своё смирение перед композитором и его произведением, и на этой основе возникало прекрасное единение солиста-инструменталиста и дирижёра.
Тосканини — один из первых итальянских дирижёров, проникших в самые глубины музыки: благодаря постоянному изучению, он обладал способностью превращать партитуры в ясное и насыщенное звучание.
С удивительным трепетом, например, подходил маэстро к французскому композитору Дебюсси. Он разглядел сущность в смутных очертаниях современной ему французской музыки, и сумел как нельзя глубже проникнуть в музыкальные сферы, далёкие от французского оперного театра, уловить тонкие нюансы, какими украшены звуковые пейзажи, кому-то кажущиеся порой условными и бледными.
Ему удалось увидеть то, что другие не видели. Нет поэтому ничего странного, что его совета спрашивали многие иностранные дирижёры: немецким маэстро он помогал интерпретировать немецкую музыку, французским — французскую. Вот, к примеру, эпизод, рассказанный маэстро Улфридом Пеллетье:
«Тосканини спросил меня:
— Что ты делаешь в этом году?
— Миньон, — ответил я. — Это мой первый спектакль. Мне дали только одну оркестровую репетицию, а опера будет транслироваться по радио.
Помолчав немного — одна из характерных, грустных пауз маэстро, — он сказал:
— Вы, французы, не знаете свою музыку, не знаете Миньон. Я слышал её не раз во Франции. У тебя с собой партитура? Пойдём проиграешь на рояле!
Я сел за рояль. Спустя минут десять, он остановил меня:
— Нет, нет, это не Миньон, не Миньон! Ты просто-напросто воспроизводишь ноты.
Он сам сел за рояль и проиграл мне всю партитуру.
— Вот! Вот какой темп... Так надо исполнять французов!
Я уже начал к тому времени репетировать с певцами, но, когда услышал интерпретацию Тосканини и понял, как он изучил Миньон и как любит французскую музыку, убедился, что сам я ещё недостаточно глубоко проник в оперу Тома».
Обычно перед репетицией маэстро встречался с солистом, вникая в особенности его интерпретации. Опыт показал, что выдающийся музыкант и великолепный дирижёр всегда находили общий язык, легко приходя к соглашению.
Нередко взаимопонимание рождалось интуитивно, помимо всякой договорённости: возникали какие-то флюиды, которые соединяли две манеры слышать. На концерте происходил естественный диалог двух художников, которые думали только об интересах искусства, а не о личном престиже. Такое чудесное взаимопонимание сложилось, например, у Тосканини и пианиста Владимира Горовица.
Маэстро очень высоко ценил Горовица, и его оценка вполне справедлива, потому что у этого пианиста необыкновенная, выше обычных норм техника исполнения всегда скромно служила автору и его произведению. Кроме того, великий пианист следовал основному принципу Тосканини –– canta (Пой! (итал.).)! Он говорил:
«–– Очевидно, что музыка, причём любая –– оперная или симфоническая, либо инструментальная, связана в моём сознании прежде всего со звучанием человеческого голоса. В каждой мелодии мне слышится именно он. Музыка всегда поёт.
Нередко утверждают, будто Тосканини играет каждое произведение в манере, наиболее подходящей к характеру произведения, и потому в своей многоликости едва ли не экклектичен. Повидимому, более справедливо суждение, высказанное музыковедом Г. Зингером. Он считал, что Артуро Тосканини владел лишь одним стилем исполнения –– своим собственным, что его стиль –– это чистое бельканто, то есть пение, "перенесённое" в оркестр».