Музыка торжествовала победу

Вспоминая о репетициях Тосканини музыканты и певцы, работавшие с ним, могли бы написать целую книгу, настолько они интересны и поучительны. Не удивительно, что один из биографов дирижёра Говард Тобман в своей книге "Великий маэстро" посвятил им целую главу:

"На репетициях, когда дирижёр стремится воплотить свои мысли, чувства, свою интерпретацию произведения в звучание, ярче всего выявляются дирижёрские качества музыканта, его вкус, знание партитуры. Репетиции Тосканини, даже для тех, кто много лет играл под его руководством, стали откровением, волнующим и поучительным. Так происходило с самого начала карьеры маэстро. Каждая его репетиция превращалась в поле битвы, на котором он боролся во имя музыки. Репетиции в первую очередь и порождали легенды о Тосканини.

Если он имел дело с музыкантами, ему хорошо известными, он ждал, что оркестранты придут на репетицию достаточно подготовленными, так же как и он сам: новые партии они добросовестно изучат, а игранные повторят вновь. Он всегда хвалил оркестрантов за сознательность и заинтересованность.

Но если оказывалось, что музыканты пришли ни с чем, маэстро взрывался гневом. Многие спрашивали себя, не нарочитые ли эти вспышки; но как бы то ни было, они всегда побуждали оркестрантов к собранности, к полной отдаче.

Будучи отличным психологом, Тосканини дразнил ленивый оркестр. Один и тот же такт он мог повторять бесконечное количество раз и всегда находил, к чему придраться. Так продолжалось до тех пор, пока оркестранты не сбрасывали свою лень. Они могли сердиться, однко маэстро это не волновало. Он буквально доводил их до белого каления. Но едва слышал, что оркестр начинает играть с воодушевлением, тотчас успокаивался и нередко ограничивался тем, что проходил всё произведение целиком, без остановок, всего один раз.

Маэстро всегда волновал только результат. Если он бывал доволен ходом репетиции, то мог закончить её раньше положенного времени. Но если нет... Он много часов подряд повторял неудавшиеся места, не считаясь ни с регламентом, ни с расходами.

На репетициях он появлялся с точностью хронометра и требовал, чтобы все музыканты находились на своих местах. Он называл цифру, с которой хотел начать, и поднимал палочку. Иные дирижёры перед началом обмениваются с оркестрантами любезностями. Тосканини берёг их для более подходящего случая. Он не заводил длинных разговоров о жизни композитора, эпохе, об искусстве вообще. Таких "красноречивых" дирижёров он не терпел.

Когда кто-нибудь ошибался, он объяснял жестами или же напевал нужное место. Несмотря на глухой голос, он давал понять певцам, что нужно делать. Он начинал петь, не останавливая оркестр, и направлял исполнителей по верному пути. Однажды, например, он спел все партии целой сцены. Лишь в исключительных случаях, когда жесты и пение не приводили к желаемому результату, маэстро прибегал к слову.

Замечания его всегда звучали кратко, нередко состояли из одних восклицаний. Иногда они сопровождались музыкой. Тосканини всегда угадывал существо проблемы. Его огромное знание человеческой души и выразительности музыки подсказывало нужное слово или жест: музыка находилась в кончиках его пальцев и на губах.

Скрипач Ремо Болоньини в течение двух десятилетий, во время совместной работы с Тосканини в Филармоническом обществе, а потом в оркестре радио, записывал его замечания и указания. Маэстро замечал, что Болоньини фиксирует его слова, но никогда не возражал против этого. Очевидно, дирижёра тронул интерес скрипача к его мыслям.

Процитируем некоторые из этих записей. Однажды, вместо того чтобы сделать замечание по технике исполнения, Тосканини сказал:

— Почувствуйте себя счастливым!

В других случаях он говорил:

— Вам нужно развеселиться!

— Попытайтесь отождествить себя с героем!

— Сами испытайте грусть, тоску, волнение!

Одной певице он сказал:

— Пойте, как ангел!

Или же просил:

— Пожалуйста, сделайте так, чтобы по лицу вашему было видно, что вы слушаете музыку. Тогда слова и мелодия естественно сорвутся с ваших губ.

Оркестру радио при исполнении увертюры к Нюрнбергским мастерам пения, во время появления темы Песни весны он сказал:

— Первые скрипки играют шёпотом, но с глубоким чувством, словно хотят сказать — тут голос маэстро стал еле слышным — "люблю тебя, люблю тебя", но шёпотом, почти без дыхания, одними губами.

В другой раз он пояснил:

— Каждая нота должна звучать самостоятельно и в то же время в соединении со следующей. Между ними должен циркулировать воздух.

Или:

— Контрабасам не надо слишком стараться. Нужно crescendo, это верно, но если вы с самого начала дадите полное crescendo, у вас не будет резерва, чтобы усилить звук. А если piano, piano, — у вас есть время.

Или:

— Так не годится. Можете делать сколько угодно legato, но каждая фраза должна ясно отделяться от следующей с помощью цезуры. Разве вы встречали когда-нибудь человека, который, произнося фразу, не переводил бы в конце её дыхание. Всё это невозможно записать на нотной бумаге. Это само собой разумеется.

Фразы, подобные этим, часто любил повторять Тосканини:

— Пойте, пойте, ради Бога! Петь, всё время надо петь! Вы должны выпевать каждую ноту, даже во время пауз. Музыка ничего не стоит, если она не поётся.

Когда маэстро замечал, что оркестранты начинают играть небрежно, равнодушно, становятся рассеянными, его замечания делались более колкими, гневными, фразы — отрывочными и рваными:

— Смотрите на меня! Смотрите на меня! — кричал он. — Пойте, заставьте петь ваш инструмент! Piano, piano, — Голос звучит более громко, требовательно: — Piano, piano, ради Бога, piano!

Был взят неправильный темп:

— Мой темп, — чёрт возьми! — завопил маэстро, вскипев гневом — Не ваш!

Или же:

— Ритм! Ритм! Будьте внимательны! Хоть раз, наконец, будьте внимательны! Не спите! Проснитесь! День в разгаре!

Требуя силы звука в одном пассаже Гибели богов, он кричал во весь голос и в то же время пел:

— Вопите! Вопите! Рычите, как львы!

В другом случае тромбонам:

— Звук должен идти издалека, но не слишком издалека... не из Бруклина.

Он наверняка знал, что эта шутка вызовет смех, а смех снимает напряжение. Когда терпение маэстро ещё не лопалось, он не возражал и против смеха. Но оркестранты отлично звали, когда можно смеяться, а когда такая реакция слишком опасна.

Вот несколько чисто музыкальных замечаний. О французской музыке:

— Деликатно, не бурно!

О немецкой:

— Бурно, не деликатно. Разве не чувствуете этот ритм во мне? Должно быть, кто-то из моих предков немец!

Говоря об одной увертюре Россини:

— Это piano итальянское, не бетховенское. Пойте, пойте! Пойте просто, без акцентировки.

Дирижируя одной симфонией Бетховена:

— Fortissimo! Не я, Бетховен того желает!

Иногда в его замечаниях звучал сарказм:

— Каждый оркестр считает себя лучшим в мире. Хотел бы я хоть раз в жизни поработать с оркестром, который занимает второе место.

Или:

— Этот эпизод играют плохо во всём мире. И здесь тоже. Да, господа, и здесь тоже.

В одной симфонии не получался эпизод. Подняв плечи, с покорным видом:

— Я думаю, здесь нужен акцент. Но я только Тосканини и, возможно, ошибаюсь.

Музыканты начали сомневаться.

— Подождите, посмотрим партитуру. — Он послал за нотами, их принесли. Посмотрев своими близорукими глазами партитуру (он дирижировал без неё), вдруг сказал с изумлением: — Вы только подумайте, господа! Действительно, я оказался прав. Композитор поставил тут акцент.

В другой раз умоляюще:

— Знаю, знаю, что нелегко быть умным, но прошу вас, господа, вы всё-таки попробуйте.

Неожиданно он мог потерять над собой контроль. Тогда градом сыпались ругательства:

— Паяцы! Дураки! Позор!

Одному гобоисту:

— Я убью вас — вы убиваете меня!

Будучи уже 80-летним старцем, обращаясь к музыкантам вдвое моложе него:

— И вам не стыдно? Играете словно сборище стариков!

Крепко доставалось от него порой и певцам. Он спросил одного молодого баритона, певшего Жермона в Травиате:

— У вас есть дети?

— Нет, — ответил тот.

— Оно и видно. Вы поёте, нисколько не понимая отцовских чувств.

Другой баритон проворчал в конце длительной репетиции, что устал. Тосканини побагровел от гнева и закричал. Певец хотел что-то объяснить ему.

— Замолчите! — вскипел маэстро. — Если скажете ещё хоть слово, я так закричу, что стены задрожат! Посмотрите на меня! — и он показал на свою мокрую от пота рубашку — Я тоже устал!

Если вдруг маэстро свирепел, он прекращал репетицию, ломал палочку, рвал ноты, швырял на пол всё, что попадалось под руку.

Как бы то ни было, бесспорно одно: на репетициях Тосканини скучать не приходилось никогда. Все они весьма отличались друг от друга. Маэстро мог послать воздушный поцелуй какому-нибудь оркестранту за хорошо прозвучавшее соло и тут же жестом показать, что готов перерезать ему горло. В 80 лет он ещё топал ногами и возмущался, как рассерженный ребёнок.

Тосканини часто употреблял выражение: "Я ищу..." Каждая его репетиция — это незменный поиск совершенства. Он отдавал своё сердце, свой ум — всего себя музыке. И в результате на спектаклях и концертах, после изнурительных репетиций, музыка торжествовала победу.»

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет