Снова в «Ла Скала»
Глава №25 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюВ августе 1906 года дирижёр вновь заключил контракт с миланским театром (но прежде провёл ещё один летний сезон в Буэнос-Айресе). Маэстро возвратился в "Ла Скала" с сединой на висках: в Аргентине умер от дифтерита его младший сын, четырёхлетний Джорджо; тяжело болел и находился при смерти отец Клаудио Тосканини (ему исполнилось 73 года).
Дирижёр не узнал "Ла Скала". Всё, что ему с таким трудом удалось внедрить, бесследно исчезло. Кулисы театра превратились в клуб друзей молодого герцога Уберто Висконти, а артистические уборные — в великосветские будуары. Дисциплина развалилась: каждый делал что хотел. Певцы "блистали" бессмысленными ферматами на высоких нотах; музыканты играли небрежно; балерины могли позволить себе всё что угодно — без балетных сцен не обходился ни один вечер.
Всё предстояло начинать заново. На первом же спектакле, открывшем сезон 1906 — 1907 года, зрители увидели у входа в театр плакаты, которые просили их присоединиться к решению дирекции отменить бисы "по причинам общественного порядка и искусства". Уже одно это стоило Тосканини огромных усилий. К тому же он продолжал борьбу против балетных дивертисментов, которые по установившейся традиции непременно следовали за оперным спектаклем. И Тосканини настоял: после вагнеровских опер (пока только после них) балеты отменили.
Традиция показывать одноактные балеты "на разъезд" всегда раздражала дирижёра. Ещё в 1887 году, на премьере Отелло в "Ла Скала", когда вслед за оперой Верди пошёл балет Мишель Строгов, виолончелист Тосканини подговорил молодёжь оркестра в знак протеста играть нарочито плохо этот "балетный привесок", за что его оштрафовали на 10 лир (а полагалось ему за весь вечер всего 8,5 лир).
Возвратившись в "Ла Скала", маэстро принялся восстанавливать дисциплину. Не считаясь ни с какими доводами, он пресекал малейшие нарушения порядка. Когда, например, на одной из оркестровых репетиций услышал за кулисами смех и болтовню, то наложил на виновников — артисток балета — штраф. Уберто Висконти его распоряжение отменил. Тогда Тосканини добился издания приказа, по которому всем не занятым в спектакле — всем без исключения (даже самому герцогу, председателю правления) запрещалось находиться за кулисами во время спектаклей и репетиций.
Понятно, что подобные меры не улучшили отношения дирижёра с владельцами театра. Да и не все певцы и оркестранты, подвергавшиеся изнурительному давлению маэстро, оставались на его стороне. Но они понимали, что всё это делалось ради совершенства исполнения. Музыка была для Тосканини, по свидетельству Антека, "драматически личной и стихийной. Она представляла собой и явную физическую борьбу. Тосканини поистине наводил ужас, когда бросал громогласный вызов дьяволам, мешавшим появлению именно его pianissimo, задерживающим возникновение там, где необходимо, – его rubato , препятствующим биению именно его темпов. Каждый взмах его палочки, каждое движение рук, даже каждый взрыв ярости служил музыке".
Музыка для него — искусство, воздействующе лишь тогда, когда выражает душу и сердце человека.
Исполнители чувствовали это беззаветное служение музыке, видели, сколько потов сходит с дирижёра на репетициях, и не таили на него зла, даже если он обзывал их бранными словами. А однажды, в дни молодости, в "Ла Скала", поддавшись гневному порыву, он бросил палочку в лицо неверно сыгравшему скрипачу, поранив тому глаз. И ему пришлось заплатить немалую сумму за лечение музыканта.
Однако, по утверждению Хоцинова, "никакие жалобы никогда не поступали. Простая истина заключалась в том, что всю жизнь ему прощали поведение, которого никто никогда не стерпел бы ни один другой артист. Без всякой силы, поддерживающей его извне, в своём царстве он слыл абсолютным диктатором.
Во-первых, магическое воздействие на публику делало заранее предрешённой его победу в открытом споре с кем-либо из восставших музыкантов, певцов, администраторов или импресарио.
Во-вторых, он, бесспорно, несравненный по своим масштабам музыкант и бесстрашный человек, его личное обаяние неотразимо, всё в нём удивительно ярко. Кажется, все единодушно признавали, что к нему не относились законы и правила, которым подчинены другие люди, даже знаменитые артисты."
Тосканини настоял ещё на одном нововведении: он углубил оркестровую яму. Прежде на первом плане находились музыканты, и они своими силуэтами закрывали от зрителей часть сцены. Дирижёр создал для решения этой ответственной задачи — углубления оркестровой ямы — специальную комиссию, куда вошли, кроме него, Бойто и Пуччини, чтобы следить за акустикой зала. Вынимали кирпич за кирпичом, проверяя, не ухудшалось ли звучание оркестра и голосов. В результате оркестр утопили на один метр без ущерба для музыкальной стороны спектакля. Кроме того, Тосканини, переделал занавес театра. Он стал теперь раздвигаться, а не падать сверху, как прежде, словно "отрезая" головы исполнителям.