Мои друзья и я. Морис Равель (продолжение)
Глава №65 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюС. О. — Да, отвернутыми наружу у кисти.
Ф. П. — И, конечно, при чистке мастера с особым удовольствием ставили свои метки на этих крагах на видном месте.
С. О. — Да, да, изнутри, на крагах.
Ф. П.— Однажды после репетиции «Дафниса и Хлои», то есть до 1914 года, Стравинский и Равель, выйдя из театра Шатле, сидели за столиком, на воздухе. Они пили аперитив, и Стравинский поглядывал на перчатки Равеля. Равель спросил его: «Вы смотрите на мои перчатки?» — «Ну да,— сказал Стравинский,— они не новые?» — Равель ответил: «Нет, не новые ... Вы находите, что они нехороши?» — «Да нет,— возразил Стравинский с той убийственной точностью, с какой он всегда высказывал свои суждения,— но меня удивляет, что на них нет метки мастерской. Ваши перчатки были в чистке? — «Разумеется»,— ответил Равель немного раздраженно.— «Но как Вы это делаете?» Тогда Равель выворачивает полностью свою перчатку и на концах ее пальцев показывает метки. При этом он произнес восхитительные слова: «Что Вы хотите? Мы экономные денди!!!» С ними за этим стаканом пива или аперитивом был Жан Кокто, он и рассказал мне эту историю.
С. О. — Это в самом деле восхитительно: экономные денди! Но скажите, ведь у Равеля было много друзей, к которым он был очень привязан, он обладал развитым чувством дружбы, не правда ли?
Ф. П. — Да. Совершенно особым чувством дружбы, ведь Равель был живым парадоксом. Он хотел казаться сухим, а был человеком нежным, глубоко нежным.
С. О. — Быть может, это была стыдливость.
Ф. П. — Жизнью Равеля была его мать. В сущности, в опере «Дитя и волшебство» дитя, которое зовет «мама», протягивая руки,— это и есть сам Равель. Он обожал свою мать. Для него было безумным горем, когда его мать умерла. И, заметьте, никто ничего не знал об увлечениях в его жизни; никто не знает, кого любил Равель. Больше всего он любил дружбу. Я вспоминаю один вечер. Это было в Париже, в салоне, одном из самых блестящих в те времена, салоне Годебских. Сипа Годебски был большим другом Лотрека и братом Миси Серт, о которой я Вам только что рассказывал. Разумеется, там много принимали, и общество бывало самое изысканное. Там бывали Жид, Фарг, Мануэль де Фалья, бывал Стравинский, когда приезжал в Париж, бывали Боннар, Вюйар. Совершенно блестящее общество. Равель часто приходил по воскресеньям. Не могу сказать, что каждое воскресенье, но очень часто; кстати, именно для детей Годебских он написал «Матушку Гусыню» в четыре руки. Так вот, как я Вам сказал, Равель приходил туда почти каждое воскресенье; однажды он спросил: «А Фарга нет?» Ему ответили: «Нет, Фарг сегодня не придет». На какой-то момент он даже надул губы, как обманутый ребенок: было что-то детское в этом человеке, несмотря на все его мудрствования. Неожиданно, вопреки ожиданиям, в час ночи появился Фарг. Мне бы хотелось, чтобы Вы слышали, каким тоном Равель воскликнул: «Ах, Фарг!» — это было трогательно.
С. О. — Он испытывал потребность в дружбе. А скажите, Равель судил о своих произведениях трезво?
Ф. П. — О, да, по-ра-зи-тельно! Я расскажу Вам одну историю. Одно из его последних выступлений перед публикой в качестве дирижера было в театре Шатле, в Концертах Колонна. Он дирижировал «Испанской рапсодией». Кстати, у меня с этим связано одно очень волнующее воспоминание. Равель подарил мне оркестровую партитуру, по которой он дирижировал, может быть, в знак окончательного примирения. Понимаете?