Глава IX

Итак, Доницетти собирается ехать во Флоренцию. Он стал самым плодовитым и самым кочевым итальянским композитором. Однако подобная бродячая, наполненная трудами жизнь, которая убила бы кого угодно, ему нравится. Беспрестанно, не зная передышки, сочинять все новые и новые оперы, самому выводить их на сцену - это занимает его, помогает отвлечься.

Он обнимает жену, остающуюся в Риме, и заезжает по пути к поэту Ферретти - пожелать ему здоровья. Но не застает дома и оставляет другу записку: "Если при чтении этих строк почувствуешь какое-то прикосновение к твоим щекам, не пугайся! Это поцелуй друга Доницетти, который пришел, ушел и вновь вернулся, но так и не застал тебя. Что поделаешь! Увидимся по возвращении. Привет". И отправился во Флоренцию.

Во Флоренции Доницетти приобретает много новых знакомых, и те сразу же становятся его друзьями. Однако он не застает импресарио Ланари, который, желая вызвать зависть Барбайи, велит теперь называть себя Наполеоном импресарио. Доницетти не ожидает тут ни готовое либретто, ни поэт Романи, обещавший закончить это либретто, так что маэстро не может писать новую оперу. Романи, как обычно не выполняет своих обязательств. Он уехал в Венецию, где работает с Беллини над Беатриче ди Тенда. Когда же поэт пришлет Доницетти стихи для Паризины?

Доницетти отводит душу в письме к отцу: "Вот я живу во Флоренции, без либретто, а мне надо бы выйти на сцену во второе воскресенье поста. Романи, как всегда, не сдержал словно, но Доницетти, возмутившись, не преминул вовремя появиться, и вот я тут, чтобы получить деньги за работу, которую не сделал. Поскольку я понимал, что несчастный импресарио тут ни при чем, то предложил миром уладить дело вместо того, чтобы подавать в суд. А это значит, надо поставить Фаусту, которая отлично подходит для труппы, добавив несколько новых номеров, и получить как можно больше денег. Импресарио сейчас в отъезде, а его помощник полностью согласен со мной, так что теперь мы ждем хозяина с его да или нет".

Ожидая либретто, Доницетти, чтобы как-то провести время, посещает места, где собираются флорентийские артисты и литераторы, сближается там с Джино Каппони, Никколини, с библиотекарем "Палатины" Джампьетро, который сразу же проникся к нему живейшей симпатией, а дабы уравновесить эту дружбу со столь достойными мужчинами, он находит и подругу - прекраснейшую синьору - контральто Джузеппину Мерола, с которой затевает роман. Прости меня, дорогая Вирджиния, это лишь отвлечение, не ревнуй... Но по счастью она ничего не узнает об этой интрижке.

Наконец, в последних числах февраля Доницетти получает от Романи долгожданное либретто. Маэстро читает его: драма представляется ему неплохой, хотя и несколько мрачной, но ему кажется, что написана она наспех поэтом, устыдившимся столь длительной задержки, однако в ней имеются напряженные ситуации. Хотя сюжет недостаточно уравновешен, чувствуется что поэт неглубоко разработал его. И все же приходится принять либретто - ведь так мало времени осталось! Доницетти не может не сдержать обязательства.

К счастью, он может положиться на превосходную труппу, в которой участвуют великолепнейшие певцы - Каролина Унгер и Жильбер Дюпре. Маэстро немедля принимается за работу, и за семнадцать дней музыка готова. Но какое мучение сочинять в такой тяжелой ситуации! Премьера "Паризины" проходит 17 марта 1833 года с неплохим успехом, более того, если судить по аплодисментам, даже с большим успехом. Музыка неровная, хотя и с отблесками гениальности. Доволен ли сам маэстро? Успехом - да. Оперой - не очень. Но другие импресарио просят у него эту оперу, а многие из них, чтобы не тратить лишних денег, довольствуются контрабандной подделкой, искажая оригинал, как это уже бывало не раз с другими сочинениями Доницетти.

Маэстро возмущается, протестует, негодует, но ничего поделать не может - нет закона об охране авторского права. И тогда Доницетти даже начинает желать провала этих позорных спектаклей. Подобное безобразие произошло и после успешной премьеры "Безумного", а импресарио Патерни даже решился напечатать в газетах вот такое объявление, представляющее собой образец документа той эпохи: "Предупреждение, интересное для господ театральных импресарио. Преступления и мошенничество распространились и на самые лучшие, наиболее удачные творения таланта. Стоит предупредить тех, кто может оказаться жертвой подобного мошенничества, - опасайтесь покупать себе в ущерб музыкальную подделку. Джованни Патерни, импресарио театра "Валле" в Риме, в карнавальный сезон текущего 1833 года заказал комическую оперу под названием "Безумный", либретто которой написал Якопо Ферретти, а музыку - столь знаменитый Гаэтано Доницетти. Оригинал партитуры этой удачнейшей оперы все время бережно охраняясь, оставался у ее единственного владельца Джованни Патерни. Между тем в Милане были отпечатаны литографским способом копии отдельных номеров из клавира оперы со множеством неточностей и искажений, потому что те, кто делал переложение для фортепиано, делали это как им вздумается, без всякого уважения к прекрасному композитору, без всякого уважения к тому, кто владеет правами собственности. Недавно синьора Элиза Орланди включила в другую оперу финальное рондо из "Безумного", откуда незаконно взяла номер, уезжая из Рима, и для произвольной и экстравагантной инструментовки которого воспользовалась услугами некоего синьора маэстро Паницца, известного подобной инструментовкой на свой вкус и вопреки желанию маэстро "Анны Болейн" и "Любовного напитка", двух шедевров Доницетти. Теперь возможно появление публикации подделки в Милане всей партитуры оперы "Безумный", инструментовка которой окажется выполненной в прихотливой манере хваленого синьора Паницца. Вот почему Джованни Патерни предупреждает всех импресарио, что это будет незаконное издание, искаженное, сделанное вопреки воле композитора и в нарушение священного права собственности, и он готов доказать поддельность подобных публикаций путем соответствующего сравнения, поскольку только он обладает подлинником партитуры".

Но мало было одних только пиратских подделок. На Доницетти обрушилось и недовольство импресарио Ланари. Тот возмущался, что композитор "вручил оперу с таким опозданием, что Паризина, несмотря на замечательный исход, смогла пройти до конца сезона только девять вечеров, отчего импресарио потерял целых одиннадцать тысяч лир". Удивленный и, в свою очередь, возмущенный, Доницетти ответил Ланари: "Если ты потерял одиннадцать тысяч лир, то обращайся к поэту, а не к Доницетти, который написал для тебя оперу за несколько дней, подготовил спектакль и даже проследил за публикацией либретто... Ты говоришь о дружбе, об уважении, но что за счет предъявляешь? Если ты мне друг, то и я тебе тоже. Если уважаешь меня, то и я отвечаю тебе тем же… И то, чего ты мне еще не дал, но что я тебе уже дал, так это доказательство бескорыстия..."

К счастью, в утешение Доницетти пришло послание из Королевского музыкального колледжа, в котором сообщалось о назначении его почетным капельмейстером капеллы. - Вот теперь все в порядке! - с иронией восклицает Доницетти. Однако имя, стоящее в конце письма, заставляет его вздрогнуть: бумага подписана Россини. Но это оказался совсем другой Россини - какой-то Карло...

А отдых? Так и не будет вовсе отдыхать Гаэтано Доницетти? Он что же, никогда не устает? - Я устаю только, когда ничего не делаю! - заявляет неутомимый маэстро. И вот, пожалуйста: в конце марта с закрытием театра "Пергола" закончились и представления Паризины. В начале апреля Доницетти возвращается в Рим, сразу же встречается с импресарио Патерни и подписывает контракт на новую оперу. - Знаешь, что бы я хотел написать? Оперу о Торквато Тассо. Это один из самых великих людей в моем Бергамо, и меня очень привлекает мысль, что именно я, бергамасец, могу прославить его на оперной сцене. - Хорошо, договорись с поэтом Ферретти о либретто. - И еще мне очень хотелось бы, чтобы в опере пел тоже уроженец Бергамо знаменитый тенор Рубини. - Хорошо, договорись и с Рубини. Может быть, хочешь пригласить всех жителей Бергамо, чтобы получился неплохой местечковый хор?

Импресарио улыбается, шутит, но в то же время набрасывает на маэстро лассо, как и положено хитрому предпринимателю. Он предлагает за оперу гонорар в 600 римских скудо (немногим более трех тысяч золотых лир). Доницетти вспыхивает: одно дело быть бескорыстным, ладно уж, но так его эксплуатировать - не выйдет! За "Безумного" этот же импресарио заплатил 570 скудо и сам же признал, что немного поскупился (признал уже после успеха), а теперь хочет прибавить всего 30 скудо? В Милане Беллини требует за свою оперу две тысячи дукатов и получает их. А две тысячи дукатов - это более восьми тысяч лир. - Ладно, Беллини - чувствительный тип и потому заставляет много платить себе, но зачем же меня так грабить? Или ты хочешь, чтобы и я стал излишне возбудимым?

Импресарио Патерни великодушно повышает гонорар до 650 скудо. Это почти четыре тысячи лир. И Доницетти соглашается. Герцогу Висконти ди Мондроне, который вершит судьбами "Ла Скала", он написал: "Я работаю ради чести, а не для заработка". И сразу же обращается к поэту: как быстро напишешь мне "Тассо"? Нужно как можно скорее, потому что мне потребуется немало времени для работы. Потом направляется к тенору Рубини, но тот не сможет петь в новой опере - он связан другими обязательствами и не хочет от них отказываться.

Маэстро огорчен, что его Тассо не будет бергамасцем, и обращается к венецианцу Ронкони, который в его "Безумном" исполнил свою партию так умно и страстно. Но Рубини - тенор, а Ронкони - баритон. Что поделаешь! Значит, Торквато Тассо станет баритоном.

В конце мая Доницетти признается в письме своему учителю Майру: "Угадайте, что я пишу! "Тассо"! я прочитал Гёте, Розини, Гольдони, Люваля, Серасси, Цуккала, Миссирини и из всех этих столь различных источников, к которым добавляю сейчас и синьора Коллеони, делаю сценарный план и по нему оперу. Труппа слабая, но с Ронкони смогу что-нибудь сотворить, так как он блистательно пел в "Безумном". Уже очень давно я хотел написать оперу о нашем великом поэте и мечтал о Рубини в главной роли, но то ли это случай, то ли еще что-то, однако все мои соотечественники-теноры не проявили и тысячной доли уважения ко мне, и Тассо будет петь Ронкони!"

Столько было прочитано книг, столько времени имел он в своем распоряжении, каким горел желанием работать, но опера получилась не бог весть какой. Ферретти написал хорошее либретто, с умной дозировкой драматических и комических ситуаций в соответствии со вкусом того времени. Четверостишие, которым открывалось либретто, вкратце излагало суть сценического конфликта:

"Соперницы дамы,
Влюбленный поэт
Стоят в центре драмы
И движут сюжет".

Соперницы Элеонора Д'Эсте и ее фрейлина Элеонора ди Скандиано, влюбленный поэт Тассо, завистник Джеральдини, которого поэт называет Роберто вместо Асканио, смешной ревнивец придворный дон Герардо и герцог Альфонсо действуют в опере, музыку которой Доницетти закончил сочинять 11 июля 1833 года.

Вечером у него собралось несколько друзей, в том числе и писатель Чикконетти. Вдруг маэстро прервал на полуслове оживленную беседу, хотя она весьма интересовала его, и быстро проследовал в свой кабинет. Возвратился примерно через полчаса. - Ну, как же понимать твое исчезновение? - Пришла музыкальная мысль, которую я искал. Я написал финал Тассо.

Опера, посвященная Бергамо, Сорренто и Риму, трем городам, с которыми связана жизнь Торквато Тассо, прошла на сцене римского театра "Валле" 9 сентября с большим успехом и была повторена 15 сентября, но... - Я думал, опера получится лучше! - признался Доницетти друзьям. - Я с таким увлечением работал над ней и, как и публика, считаю, что в ней кое-где есть хорошая музыка но мне этого мало. Это вполне "симпатичная" опера. А нужно создавать настоящие произведения искусства. Когда начинаешь писать, всегда надеешься на великое творение, а получается наоборот... Все дело в том, что мы вынуждены трудиться слишком много. - Кто же тебя заставляет? - Все. Необходимость зарабатывать на жизнь, желание, чтобы публика не забывала меня, потребность и радость творчества, просьбы импресарио... - Но все же попробуй и отдохнуть. - Именно это я и делаю сейчас. Только у меня контракт с "Ла Скала" на конец декабря. - Ну вот и конец отдыху. Значит, все опять пошло своим чередом! В ответ на это ироническое замечание друга Доницетти возражает: - В конце концов в этом году я написал всего три оперы: "Безумный" прошел в январе, "Паризина" - в марте, и "Тассо" - в сентябре, и четвертая будет в "Ла Скала". - Тебе кажется мало? Ему не кажется много.

Меду тем он возвращается в Неаполь, в прекрасный дом, который синьора Вирджиния освещает своей доброй улыбкой. Он живет здесь, по его словам, спокойно, отдыхает.

Спокойствие и отдых выглядят так. По утрам маэстро встает теперь около восьми часов - не столь рано, как прежде - зная, что иначе будет болеть голова. Очень часто еще пару часов проводит в постели и принимает самых близких друзей, отвечает на множество писем. Около одиннадцати выходит прогуляться и, встречая знакомых, оживленно беседует с ними и непременно затаскивает кого-нибудь к себе обедать: он любит, когда за столом много разговоров. Потом приходят еще друзья, студенты-музыканты за советами, композиторы, чтобы показать ему новую песню, поэты с просьбой прочитать свои поэмы, импресарио с новыми контрактами, а нередко и одолжить денег, певцы с надеждой, что маэстро послушает их.

Заходят и разные другие просители - кому нужна кантата для свадьбы или крестин либо для какого-нибудь другого праздника. "Пустячок! Вы ведь так легко пишете. Что вам стоит!" Он со всеми беседует, улыбается, шутит, протестует, ворчит, но сдается и удовлетворяет любые просьбы. Как-то приходит к нему маэстро Фьораванти, автор "Возвращения Колумеллы" и "Фальшивомонетчиков". Одна его опера ставится сейчас в театр "Нуово". Не хотел бы прославленный и дорогой друг Доницетти побывать на генеральной репетиции? Он мог бы что-нибудь посоветовать, подсказать, поделиться своими впечатлениями. Прославленный и дорогой друг Доницетти соглашается.

Вечером все готово для начала репетиции. Все? Не все - нет суфлера. Куда же он подевался? Почему опаздывает? Прибегает перепуганный курьер и сообщает, что суфлер не может прийти - он заболел. Импресарио в возмущении орет: - Заболел? Да я же встретил его час назад на улице! И приказывает немедленно привести бесстыжего в театр во что бы то ни стало! Суфлера разыскивают, силком тащат в будку. Он пьян и ничего не соображает. Импресарио готов убить его, маэстро Фьораванти в отчаянии. Тогда Доницетти заявляет: - Ладно, успокойтесь. Все будет хорошо. Я поработаю суфлером. И спускается в суфлерскую будку. Репетиция проходит нормально.

В другой раз один скромный безвестный друг Доницетти умоляет маэстро прийти на генеральную репетицию его оперы. Это бедный композитор, и опера у него единственная, он годы ждал, пока кто-нибудь из импресарио согласится поставить ее. С этой оперой он рассчитывал приобрести имя и как-то укрепить свое положение. Может ли Доницетти отказать? На репетиции не оказалось контрабасиста, потому что импресарио, не очень-то веря в удачный исход спектакля, не захотел лишних расходов. Как быть? Певцы, подождав полчаса, думают уже расходиться, импресарио грозит, что завтра спектакль все равно состоится, пусть даже без генеральной репетиции. Несчастный композитор стонет. Доницетти выручает всех: - Ладно, сегодня вечером на контрабасе буду играть я!

Он спускается в оркестр, берет инструмент и ждет знака дирижера, то есть автора. А автор-дирижер сразу же после первых тактов, по мере развития темы слышит какие-то резкие, громкие звуки. Что такое играет этот контрабас? Автор обращается к Доницетти, пытаясь привлечь его внимание, заставить его войти в ритм, наконец, преодолевает робость и восклицает: - Дорогой маэстро, мне кажется, тут что-то не то. - Мне тоже это кажется! - отвечает Доницетти. - Играйте, пожалуйста, как написано, - повторяет несколько смущенный автор. - Не стоит, будет еще хуже! - замечает Доницетти.

Когда же наступает перерыв, Доницетти подзывает автора, берет партитуру и объясняет, как нужно писать партию для контрабаса. - Надо бы изменить всю инструментовку, но это довольно долгое дело. Иди уж дальше, как есть, старина, только перед премьерой не забудь поставить свечку Сан-Дженнаро. Это такой добрый и жалостливый святой, кто знает... В отношениях с друзьями Доницетти неизменно сердечен, приветлив и никогда не делится с ними собственными заботами, огорчениями, печалями, которые волнуют его гораздо чаще, чем может показаться, поскольку маэстро обычно выглядит спокойным и в хорошем расположении духа.

В письмах Доницетти находчив, шутлив, ему нравится оттачивать остроумие в кратких фразах, и он очень любит сочинять веселые стихотворные экспромты. - Стихи? Да нет, просто игра воображения, вирши, у которых хоть с размером и все в порядке, только они все равно хромают. Но мне нравится сочинять, это забавно и, надеюсь, они развлекают друзей, которым я посылаю их. У него легкое перо (даже слишком легкое, считает он), и рифма всегда под рукой, поэтому он нередко переделывает строфы, которые приносят ему поэты, и сам пишет несколько либретто; часто шлет письма в стихах друзьям.

Слава Доницетти перешагнула границы Италии. "Гувернер в затруднении" с огромным успехом шел в Мадриде и Вене. Любовный напиток был восторженно встречен в Париже и Лондоне, где даже провозгласили открытие нового выдающегося музыкального таланта. "Анна Болейн" тоже отправилась за Альпы и всюду проходила с триумфом.

В июне того же 1833 года парижская "Музыкальная газета", цитируя одну немецкую статью о Доницетти и его музыке, сообщила: "Под прекрасным небом Италии, столь благотворном для вдохновения в дивном искусстве музыки, всего несколько лет назад появился молодой композитор, который пишет оперы с такой же легкостью и быстротой, с какой его соотечественники сочиняют сонеты или любовные песенки. Этого молодого композитора зовут Гаэтано Доницетти, и хотя ему лишь недавно исполнилось тридцать лет, он уже сочинил столько опер, сколько иной композитор был бы счастлив иметь к концу долгой блистательной карьеры. И опер этих уже достаточно, чтобы его имя навеки осталось в памяти потомков. Конечно, не все оперы Доницетти равноценны, некоторые просто посредственны, какие-то держатся лишь благодаря красоте отдельных номеров, но добрый десяток их, несомненно, надо отнести к числу лучших сочинений всех современных итальянских композиторов, за исключением Россини, единственного, о ком можно сказать, что у него появился в Италии соперник. Молодой Гаэтано Доницетти уже сегодня достаточно сделал и для собственной славы и для славы завидной страны, в которой родился. Он уже обогатил искусство несколькими шедеврами, которые будут жить вечно. А если же - и на это можно рассчитывать, имея ввиду возраст маэстро, жизнь и силы его не покинут если он будет продолжать расти дальше так же, как до сих пор, то можно уже сейчас предсказать, что его родина обретет честь и славу, равную той, какую принес ей великий Россини. Завершает это сходство молодого маэстро с его предшественником поразительная способность писать во всех жанрах: он с одинаковым успехом создает духовную музыку, камерную, театральную - оперы-буффа и оперы-сериа, и невозможно определить, к какой грани его таланта следует отнестись с большим восхищением".

Надо же, могут, оказывается, иногда и утешить!

Из Милана пришло приглашение: автора просят поставить в "Ла Скала" его "Безумного". Что же делает Доницетти? Обнимает свою дорогую Вирджинию и уезжает. Ведь Милан к тому же предложил ему написать новую оперу. Он создавал по три больших оперы за год, как всегда, и такая продуктивность кажется ему недостаточной.

В Милане маэстро встречается со многими преданными друзьями, ждет его и сюрприз. Партитура, которую передает ему театр "Ла Скала", оказывается искаженной - одной из тех пиратских фальшивок, какие изготовляются по нотам арий, взятых у какого-нибудь певца, либо по отдельным партиям каких-нибудь оркестрантов, по экземплярам, предназначенным суфлеру. Доницетти возмущается: - И вот эту оперу вы хотите ставить в "Ла Скала"? Это же изуродованная партитура "Безумного"! Я не могу примириться с этим. Здесь недостает многих страниц, а те, что есть, почти все искалечены. Ответ звучит потрясающе наивно: - Импресарио Патерни, которому принадлежит партитура, потребовал слишком крупную сумму за копию для нас. И тогда... - Все понятно. Тогда вы собираете свой экземпляр, похожий на жалкого подкидыша, не помнящего ни отца, ни матери. Но я, автор оперы, не могу признать подобного урода своим детищем. И не позволю показывать мою оперу миланской публике в столь убогом виде. Нет, нет, и нет!

Стенания, увещевания и мольбы со стороны дирекции театра. Вздохи, слезы, просьбы певцов. Ну, ладно, уж дорогой, великий маэстро, не ставьте нас в такое затруднительное положение, это будет просто несчастьем для всех, публика с нетерпением ждет вашу оперу, она наслышана о большом успехе в Риме, знает, что это шедевр... - Нет, нет, бесполезно уговаривать меня, я не уступлю! - Ну как же так? Такой маэстро, как вы, которому достаточно взять в руки перо, и польются дивные мелодии! - Вовсе не польются! - У нас превосходные исполнители, у нас знаменитый оркестр! Разве можно упустить такой редкий случай!?

Как всегда, Доницетти уступает. А потом злится и негодует на свое доброе сердце, которое не может отказать, нередко доставляя ему огорчения, вынуждая писать оперы, какие он не хотел бы писать, и соглашаться на исполнение, какое следовало бы отвергнуть. Когда же он наконец займет твердую позицию и начнет требовать большего уважения к себе и своим сочинениям? Когда сделает решительный шаг и не станет поддаваться уговорам и просьбам? А пока он уступает и исправляет партитуру "Безумного", которую ему вручили со множеством купюр.

Он сочиняет новые арии, добавляет старые, позаимствовав их из других своих опер - "Саардамский бургомистр" и "Кенильвортский замок", и в таком подправленном виде "Безумный" 1 октября появляется на сцене "Ла Скала" и проходит с большим успехом. С каждым новым представлением прием становится все восторженнее. Спектакль показывается 36 вечеров. Триумф.

С таким исходом имеют ли какое-нибудь значение уколы критики, хотя бы того же Пецци, который в "Гадзетта ди Милано", хваля оперу и инструментовку, находил последнюю "порой слишком шумной", или рецензентов двух театральных листков, которые громко лают на него? "Они привыкли, чтобы певцы и маэстро платили им за то, что они слагают им гимны. А я не плачу. Вот они и отводят душу". Но опера привлекает так много публики и вызывает столько аплодисментов, что "хозяин" "Ла Скала" герцог Висконти Ди Мондроне решает заказать Доницетти новую оперу.

Переговоры по этому поводу начались еще раньше, но огромный успех "Безумного" побуждает ускорить их. Годом раньше герцог заключил контракт с поэтом Романи, который обязывался написать либретто по нашумевшей драме Виктора Гюго "Лукреция Борджиа". Поговаривали, будто на музыку это либретто собирается положить маэстро Меркаданте, тот был вынужден отказаться, потому что у него началось тяжелое заболевание глаз. И Доницетти по просьбе герцога согласился выручить больного маэстро. - Какое там! Обычные театральные сплетни. Эта "тянучка" Романи, начав писать по драме Гюго, вдруг оставил Лукрецию и все ее семейство Борджиа, чтобы приняться за другой сюжет для Меркаданте - за оперу "Сафо". Контракт с Меркаданте, который должен был подготовить оперу для "Ла Скала", остается в силе. А Лукрецию Борджиа напишу я, потому что мне нравится сюжет. И будем надеяться, что Романи, как всегда, все же сдержит свое слово.

Обвиняемый в том, что уж слишком легко он соглашается писать музыку на либретто, которые гораздо ниже его таланта, Доницетти с восторгом отнесся к предложению создать оперу на сюжет из французской драмы. Немедля, прочитав ее в оригинале, маэстро загорелся работой, и ему не терпелось тотчас же приступить к сочинению. - О, великий поэт Романи, где же либретто? Подавай его сюда!

Великий поэт Романи закончил всего несколько сцен и отложил работу, чтобы заняться другими заказами. Но и этих нескольких сцен оказалось достаточно, чтобы разжечь вдохновение музыканта. Его не пугала суровая драматичность сюжета, скорее привлекала эта мрачная атмосфера, пронизанная трагическими коллизиями, и прежде всего его увлекал образ главной героини.

По сценарному плану, который предложил поэт, Доницетти хорошо представлял себе развитие событий, характер эпизодов, угадывал размеры стихов, интонируя их на мелодии, которые как бы сами собой возникали в его воображении. Стихи эти Романи потом "приладит" к уже сочиненной мелодии.

Доницетти хотелось также, чтобы поэт написал сцену с гробами, в которых лежали трупы молодых людей, отравленных по приказу Лукреции. Маэстро расчитывал вызвать этой сценой "такое сильное эмоциональное воздействие, что мурашки по коже побегут". Но поэт отказался. - Ненавижу гробы, к тому же это затянуло бы дело. - Неужели еще отложишь? - испугался Доницетти.- Нет, 26 ноября принесу либретто, законченное полностью. - Кто тебе поверит? Клянешься? - Твоею головой. - Караул! Могу считать себя уже обезглавленным. Невероятно, но факт - Романи день в день принес либретто. На окончательное завершение музыки, инструментовку, подготовку к репетициям и руководство ими Доницетти имел про запас ровно месяц.

И уже в начале декабря он мог приступить к репетициям за чембало. Он трудился день и ночь, воспламененный творческим восторгом. И был полностью удовлетворен собой, либретто, музыкой, певцами... Но пыл его охладила цензура. Речь шла об исторической фигуре, дочери одного из римских пап, о самых знаменитых аристократических семьях, были затронуты августейшие институты - монархия, папство. На каждом шагу подстерегали трудности и опасности.

И цензура, дабы избежать их, безжалостно вымарывала стихи и сцены. Поэт отказался мириться с таким злонамеренным убийством и возмущенный, удалился. А Доницетти пришлось одному вести досадную и изнурительную борьбу с цензурой. Все это испортило ему немало крови. Когда же оказалось, что с цензурой все улажено, против оперы выступила одна очень знатная миланская семья, которая заявила о своем прямом родстве с этой Лукрецией и потребовала запретить спектакль. Но в конце концов вмешался герцог Висконти, и вечером 26 декабря 1833 года "Лукреция Борджиа" вышла на сцену "Ла Скала".

Вплоть до самого последнего дня не кончались, однако, и другие казусы и осложнения. Исполнительница главной роли синьора Лаланд отказывалась выходить в первом акте с маской на лице. - Вы шутите, маэстро? Провидение милостиво одарило меня не таким уж дурным лицом... - Очаровательным, дорогая синьора, очаровательным! - Спасибо. И вы хотите, чтобы я его прятала! Да еще при первом же выходе на сцену? Мое лицо, очаровательное, как вы утверждаете, это неотъемлемая часть моих артистических доспехов, оно помогает моему успеху. И ни о какой маске не может быть и речи! - Но маска необходима, чтобы вас не опознал тенор, который не должен знать о вашем существовании: стихи ясно говорят об этом. - Стихи, стихи! Кто замечает их? - Дорогая синьора, если вы не скроете лицо, сцена потеряет всякий смысл. - Пусть теряет что угодно, а я намерена сразу же предстать перед публикой во всей красе... А кроме того... - Как еще не все? - Нет. Прошу вас написать мне финальную арию. Ведь я - героиня, значит, должна петь в опере последней. Как может опера закончиться без меня? - Она не заканчивается без вас - вы же на сцене! - На сцене, но не пою! - Пение выглядело бы нелепостью, разрушило бы все напряжение финала. В этот момент, вы - Лукреция, вы играете мать, которая обнаруживает, что, желая смерти другим, она отравила своего собственного сына. Как же может она тут петь? - И не такое еще бывало! - Может и бывало, только пора кончать с подобным условностями. Пора восстать против ваших капризов. - Хотите восстать! Пожалуйста, только я петь не буду. - Но вы обязаны по контракту. - Скажу, что заболела.

Невозможно было убедить примадонну, и Доницетти вынужден был умолять поэта сочинить стихи еще для одной арии, финальной арии героини оперы. Поэт отказывался, Лаланд настаивала, однако не удовлетворить ее желание было нельзя. И Романи пришлось добавить новые стихи.

Что? Отравлен и сын мой родной,
Моя радость, мое утешение!...
Он принес бы мне вместе с собой
Милость Божию и благословение...
Мне казалось, еще я чиста,
Но в окне моем свет погас,
Сгибло сердце, померкла мечта,
Близок, близок моей смертный час,
И напрасны мои воздыханья...
Велико и безмерно небес наказанье!

Композитор положил их на музыку. Однако на этом бедствия не окончились. Маэстро удовлетворил прихоть примадонны, но остался недоволен оркестр, потому что на репетициях Доницетти решил по-другому рассадить музыкантов, по-иному разместил инструменты, чтобы легче было общаться с каждым из них. Благодаря такому размещению дирижеру удобнее стало управлять разными группами оркестра и солистами. Однако музыканты не пожелали привыкать к новому порядку. Они всегда сидели именно так, зачем же что-то менять?

На этот раз Доницетти был непреклонен и обратился за поддержкой к герцогу Висконти. Маэстро написал ему так: "Главный квартет оркестра, будучи размещенным в центре, может, в свою очередь, вести за собой остальные инструменты, и дирижер, находясь в центре, рядом с первой скрипкой, имеет возможность (когда хочет) подать квартету голосом или жестом указание темпа, какой ему необходим: это очень удобно. Оставьте размещение оркестра таким, какое хочу я, и увидите, что со временем найдутся последователи, а уже потом, когда появятся новые сокрушители допотопной моды, идущей от наших дней, они тоже захотят улучшить рассадку оркестрантов во благо прекрасных искусств". Однако и поныне, если не считать незначительных изменений, оркестр всегда сохраняет порядок, предложенный Доницетти.

Купюры цензоров, капризы примадонны, недовольство оркестрантов, чьи привычки были потревожены маэстро - и опера, в конце концов, не понравилась. Публика разошлась с премьеры в мрачном настроении. "В еще более мрачном, чем героиня", - определил расстроенный композитор. Публика выразила недовольство всем - либретто, музыкой, костюмами, излишней громкостью звучания, новым размещением оркестра, толпой масок в первом действии...

Поэт старался в либретто сделать человечнее образ главной героини, на которую из пристрастия к романтизму и без особого уважения к исторической правде обрушился в своей драме Виктор Гюго. Время правления семейства Борджиа изобиловало бурными страстями и жуткими расправами из мести. Члены этого клана отличались весьма крутыми характерами, а французский поэт добавил к тому же еще немало ужасов, стараясь потрясти публику и заставить ее содрогнуться.

Романи захотел кое-где смягчить краски и подчеркнуть неудачную материнскую любовь Лукреции к неизвестному юноше Дженнаро, который оказался ее сыном. Поэт Романи даже посчитал необходимым объяснить некоторые новшества либретто в "Предуведомлении" к нему: "К трудностям сюжета добавились сложности стиля, какой, на мой взгляд, тут необходим. Примеров такого стиля в опере у меня нет, во всяком случае, мне они неизвестны, здесь стихи приобретают характер прозы в поэтическом произведении. И все из-за того, что необходимо было приспосабливаться к сжатым рамкам диалога, используя краски той эпохи в соответствии с природой действия и особенностями характеров персонажей, в большинстве случаев более комедийных, нежели трагических. Одним словом, тут нужен стиль, пригодный для оперы, где поэт должен скрываться на втором плане и предоставлять персонажам изъясняться своим собственным языком..." Все это доказывает только одно: речь шла о поиске новизны. И у публики, столкнувшейся с необычностью либретто, с оригинальностью музыки, в значительной части отличающейся от той, какую обычно творил Доницетти, в вечер премьеры сложилось впечатление, будто создатели оперы без должного уважения отнеслись к традициям. И знатоки оперы не пожелали одобрить столь явное неуважение. "Лукреция" не провалилась, но была встречена прохладно.

После спектакля Доницетти, весьма опечаленный, взял под руку своего друга издателя Тито Рикорди. Они жили в одном доме на виа Човассо. - Расскажи-ка что-нибудь веселое, Тито. Мне не мешало бы посмеяться, чтобы не расплакаться. Они шли темными узкими улочками, И Рикорди пытался утешить маэстро, уверяя, что в Лукреции есть красивейшие страницы, не оцененные раздосадованной и консервативной публикой. - Музыка слишком необычная и, скажем прямо, еще и весьма неровная. Ты соединил вместе самую мрачную трагедию с комической оперой и сделал это столь непринужденно, что боязливая публика пришла в замешательство, но опера красива, очень красива, и я нисколько не удивлюсь, если на следующих спектаклях, она будет иметь исключительный успех. - Твоими бы устами да мед пить! Только я в это мало верю.

Войдя в небольшой дворик возле дома, маэстро помедлил зажечь лампу, и вдруг стало еще темнее, чем только что было, - началось лунное затмение. Обернувшись, он увидел, что его друг смотрит на небо. - Что там? - спросил Доницетти. - Лунное затмение. Доницетти покачал головой, взял лампу и, направляясь к лестнице, проговорил: - Сегодня вечером случилось затмение несчастного Доницетти.

А на втором представлении оперу встретили уже теплее, на третьем прием был еще более горячим. От спектакля к спектаклю успех возрастал, музыка увлекла слушателей, поразила, восхитила.

Драма "Лукреции" и в самом деле жуткая, но вместе со сценами, от которых невольно содрогаешься, в ней есть и такие, что при всей своей давящей мрачности вынуждают скорее улыбнуться, нежели испугаться. Доницетти усмотрел этот страшный риск и сумел окрасить некоторые эпизоды легкой иронией, не понижая в то же время их высокого настроя.

Но там, где ситуации давали возможность передать драматический характер события, он уверенно повелевал ими и находил волнующие, сильные и трогательные чувства, которые еще раз подтверждали его редкий трагедийный дар.

На фоне внешне яркой праздничности пролога возникает ощущение какого-то кошмара и напряженного ожидания. Это как бы предвестие трагических событий, которые развернутся далее. И в ариях тенора, и в тягостном состоянии Лукреции, которой хотелось бы искупить свой грех святой материнской любовью, но она не в силах отогнать мрачные подозрения и усмирить свой гнев, а также в поступках персонажей и в настроении самых разных сцен - всюду очевидно стремление как можно глубже раскрыть эти характеры и события. Каждый эпизод выписан порывисто, смело, решительно и вместе с тем непосредственно, что так свойственно стилю Доницетти. Кроме того, постоянно ощущается горячий накал страстей, взволнованность, стремление дойти до глубины психологического анализа своих героев, и все это напоминает самые прекрасные страницы "Анны Болейн".

Во втором акте, который развертывается в зале палаццо Негрони, освещенном и убранном для праздничного ужина, веселье дам и кавалеров, с шутками поднимающих тосты, отличается весенней свежестью, блистающей изысканностью стиля и только по мере развития действия, нарастания темпа музыкальных пассажей переходит в бурю внезапной ссоры, спровоцированной шпионом Губеттой. Напряженность усиливается, первоначальное веселье тонет в стремительной словесной перепалке и во взаимных оскорблениях, заканчивающихся жестоким вызовом. Музыка становится все более пламенной, интонации звучат все более грозно, оркестр обретает все более живой характер, стремительность и взволнованность. И если даже где-то ощущается чрезмерная громкость, все равно музыка достигает могучей выразительности, и сцена завершается всплеском жестокости - сообщением о западне, в которую попали приглашенные на бал юноши. Лукреция Борджиа заманила их, чтобы отомстить за оскорбление, которое пережила в Венеции (об этом зритель узнал в Прологе)."Бал, невеселый бал устроили вы мне в Венеции. Теперь я даю ответный бал - ужин в Ферраре".

И вдруг Лукреция узнает, что среди отравленных за столом юношей оказывается Дженнаро, не подозревавший, что он - ее сын - которого, как ей казалось, она спасла. Это заключительный аккорд драмы, которая из-за чрезмерного старания авторов сделать ее предельно впечатляющей, кое-где граничит с гротеском. Однако Доницетти сумел обойти столь серьезную опасность и благодаря чувству соразмерности (а его критики пытались оспорить это) пронизал нежностью мелодий и подлинным волнением то, что могло быть только зрелищем, причем довольно неприятным.

Тем не менее, он еще не нашел в драматическом жанре "свое" либретто, то, которое ему было необходимо, которое позволило бы раскрыться как можно полнее, но еще раз утвердил свой музыкальный стиль.

Публика, растерявшаяся на премьере оперы, на последующих представлениях оценила небывалый характер музыки теперь уже популярного композитора: "Лукреция Борджиа" в этом сезоне прошла 32 раза и каждый вечер встречалась все более дружными аплодисментами. Половинчатый успех на премьере превратился в единодушное признание.

Опера тотчас начала свой путь по театрам мира, повсюду принимаемая восторженно, даже несмотря на то, что в иных итальянских государствах цензура вынуждала ее выходить под разными именами, причем с такими вариантами либретто, с такими искажениями стихов, что бедный Романи просто в ужас приходил.

Но музыка оставалась прежней и нравилась необычайно. И "Лукреция Борджиа" - в зависимости от меры дотошности и болтливости пугливых цензоров - повсюду появлялась под измененными названиями. Можно припомнить пять ее трансформаций: в одном городе оперу переименовали в "Альфонсо, герцог Феррарский", в другой - "Эустроджио да Романо", где-то - "Джованна ди Наполи", и наконец - "Отвергнутая", и... И, тем не менее, всюду её ждал восторженный прием.

Тито Рикорди гордился своим пророчеством: - Я же тебе говорил? И Доницетти отвечал: - Да, все хорошо, но в следующий раз я предпочел бы, чтобы успех обозначился сразу, на премьере, чтобы избавить автора от излишних волнений.

Четыре оперы за один год. Четыре масштабных сочинения для сцены - таких, как "Безумный", "Паризина", "Торквато Тассо", "Лукреция Борджиа". Сколько же опер напишет неутомимый автор в этом, 1834 году? А отдыхать он будет когда-нибудь? Его оперы расходятся по всему свету, сам он разъезжает по Италии. Но ему очень хочется нагнать свои детища и за рубежом и поработать там над новыми операми.

Пока же вот он в Турине, где ставит "Фаусту", перебирается во Флоренцию, где подписывает с импресарио Ланари контракт на новую оперу, которая должна пойти в театре "Пергола", - "Розамунда Английская". Поставленная весной, она была хорошо встречена - однако, это не Бог весть что.

А вот он и в Риме, где в театре "Аполло", пока он находился в Милане, с триумфом прошла "Анна Болейн". Теперь он сочиняет на импровизированные стихи Ферретти кантату, заказанную графом Лодзано. Кантата называется "Рок", и Доницетти в шутливом письме поэту жалуется, что Лодзано забыл заплатить ему.

В то время, когда Доницетти сочинял во Флоренции "Паризину", Беллини создавал свою оперу "Бетриче ди Тенда" для венецианского театра "Ла Фениче". Это было годом раньше, во время поста 1833 года. Прослушав оперу друга, Доницетти заметил, что квинтет "Я страдал, испытывал мучения" из "Беатриче ди Тенда" точно воспроизводит мелодию проклятия в последней сцене его "Паризины". Вскоре, встретив Беллини, Доницетти сказал ему: - Браво, Винченцилло! Я рад, что тебе приглянулась моя музыка! Как всегда мрачный, Беллини, переспросил: - Как это понимать? Если музыка красива, она неизменно мне нравится. Доницетти, смеясь, разъяснил: - Мне твоя музыка тоже постоянно нравится - она всегда прекрасна. И знаешь, мне очень по вкусу твой великолепный квинтет из Беатриче, хотя эта мелодия уже развита в моей опере. - В самом деле? Ну даже, если этот так, я неплохо пристроил ее, и ты должен быть мне благодарен. - Вот тут ты ошибаешься. Ведь нельзя благодарить за то, что тебя ограбили. - Ты считаешь, я украл у тебя мелодию? - спросил, залившись краской Белллини. - Нет, дорогой, я пошутил. Просто нам обоим одновременно пришла в голову одна и та же мелодия. Феномен любопытный.

Несколько месяцев спустя Доницетти просматривал, как обычно, в книжном магазине Жирара всякие партитуры, и ему попалась на глаза пьеса Вебера "Последняя мысль". Читая ноты, он вытаращил глаза и вдруг громко расхохотался. - Что с тобой? - удивился Жирар. - Ничего, ничего. Я вспомнил про одно воровство, искал вора, а теперь выясняется, что похитителей уже двое.

Он попросил лист бумаги и написал в Париж короткое письмецо: "Знаешь, дорогой Беллини, я нашел оригинал, откуда мы с тобой оба списали. Он принадлежит Карлу Мария Веберу". - Вор, согласен. Но я джентльмен, и потому хочу признаться в краже, - объяснил он Жирару, рассказав, в чем дело. - И не хочу, чтобы Беллини думал, будто украл у меня. Мы оба своровали у третьего.

Доницетти берет на себя все новые и новые обязательства создавать оперы, а старые его сочинения тем временем идут во всех театрах и повсюду с большим успехом. После триумфа "Анны Болейн" в Риме восторженно встречают "Тассо" в театре "Каркано" в Милане и в театре "Д'Адженнес" вТурине. Но случаются и неприятности: "Любовный напиток" жестоко освистан в римском театре "Валле". И вовсе не потому, что публика не оценила музыку, а оттого, что не смогла по-настоящему познакомиться с ней, настолько она была искажена безобразным исполнением. Жуткий вечер.

Публика начала раздражаться уже в входа в театр, так как узкая улочка вся была так запружена каретами, что невозможно было протиснуться к двери, а обычные осветительные лампы у подъезда были заменены двумя факелами, которые держали солдаты. В зале тоже горело всего несколько масляных лам, и было почти темно. Сам же спектакль - настоящий позор. Декорации, оркестр, певцы - просто скандал! С первых же сцен зрители начали возмущенно протестовать, топать ногами в ритм музыки, кричать певцам: - Собаки! Убийцы! Обманщики! Выходя из себя, зрители воинственно размахивали палками, угрожая исполнителям. Невозможно было продолжать спектакль. Но прежде всего потребовали к рампе импресарио Патерни. Его появление на сцене встретили громкими воплями. - Каналья! Вор! На галеры! Верни наши деньги!

Газета "Спиголаторе" писала: ""Любовный напиток" не был понят, так как все, что происходило на сцене и что вытворяла недовольная публика, походило на столпотворение после падения Вавилонской башни, когда люди заговорили на разных языках... Ясно, что фальшивое звучание музыки и разъяренный свист публики, слитые воедино, превратили оперу в нечто несуразное, и мы решили, будто импресарио вместо "Любовного напитка" преподносит нам Всемирный потоп".

Скандал разразился такой, что на другой день губернатор Рима приказал закрыть театр до тех пор, пока труппа не позаботится подготовить более достойный спектакль. К счастью, Доницетти не присутствовал на этом "памятном" вечере. Он уже переехал в Неаполь, где работал (естественно) над новой оперой для Сан-Карло - над "Марией Стюарт". Теперь маэстро стал почти богатым. Он приобрел за 25 000 лир квартиру на виа Нардонес, в том же доме, где жил Майр, когда приезжал в Неаполь писать оперы для "Сан-Карло".

Здесь Доницетти чувствует себя хорошо. Он сообщает другу Дольчи в Бергамо: "Как я был счастлив вновь увидеть Неаполь и всех своих друзей нисколько не изменившимися, встретить многочисленную публику, которая почти тотчас собралась в театр повидать меня! Мне было предписано лежать в постели из-за температуры, но пришлось подняться и отправиться в театр, чтобы предстать перед зрителями, потому что обязала полиция! Это говорит о том, что мое поведение тут всегда было достойным, и меня постоянно окружают прежние ученики, прежние друзья..."

Доницетти чувствует, что его любят, замечает, как растет его популярность, которая не делая его кичливым, вызывает у маэстро гордость и радость. Он со спокойным добродушием терпит и некоторые небольшие неудобства: бесчисленных визитеров, просьбы помочь, дать "рекомендацию", написать музыку. - Маэстро, сделайте одолжение! Моя дочь выходит замуж. И нам была бы нужна какая-нибудь ваша песенка, рожденная вашим прославленным гением. Мою дочь зовут Нунциателла... Стихи? Маэстро, но мы же знаем, что вы сами пишете прекрасные стихи! - Маэстро, в воскресенье мы празднуем в нашем приходе рукоположение нового викария... Ваша кантата была бы просто благословением... - А вы не думаете, дети мои, что сочинение музыки - это большой труд? - Маэстро, ну что вы такое говорите! Ведь вам стоит чихнуть, и тут же рождается прекраснейшая мелодия! Доницетти смеется: - Ах, знали бы, сколько раз я хотел воздержаться от подобного чихания! - Ну, а пока напишите кантату, простую, но знаменитую, небольшую кантаточку. Вам же ничего не стоит написать, ну, маэстро, ну, дорогой! Песенки, кантаты, визиты, рекомендации, приемы, обеды с друзьями и в то же время постоянная работа над "Марией Стюарт". За два месяца (а сколько всего прочего произошло за эти два месяца!) опера была закончена. Начинаются репетиции - и на генеральной, за два дня до выхода на публику, пожелала присутствовать королева Кристина.

Государыня с увлечением следит за развитием музыкальной драмы, но потом все замечают, что она как-то сникла в своем кресле. От волнения королева потеряла сознание. Спектакль немедленно запрещают, а цензоры, не догадавшиеся вырезать трагическую сцену, наказываются.

Спектакль снят перед самым выходом на сцену. Что делать? Импресарио в отчаянии, а Доницетти пришла одна неплохая мысль: с цензурой и с властями нужно вести хитрую игру. Не хотят Марию Стюарт? Надо заменить персонаж и написать другие стихи на уже готовую музыку. Где тут какой-нибудь поэт, способный быстренько переделать то, что нужно? Вот он кромсает, перелицовывает, старается, потеет. И получается новая опера - "Джованна Грей". Цензоры читают, вникают и решают: нельзя, даже Джованну Грей нельзя! Как же быть? Выбросить музыку? Э, нет! Доницетти протестует. Импресарио сердится. Ищет другого поэта: вот он, его зовут Салатино. - Давай, Салатино, постарайся! Нужно написать либретто по размеру музыки и по размеру цензуры. Только быстро! У Салатино тоже возникла идея. У всех появляются идеи в эти дни. А какая у Салатино? А вот какая: бесспорно цензура не хочет, чтобы героиня была женщиной. Так пусть это будет мужчина! Импресарио бледнеет. У Доницетти опускаются руки. Положение крайне затруднительное. И поэт Салатино убежденно заявляет: - Не бойтесь, я все так переделаю, что... Он все так передал, что Мария Стюарт, понапрасну превращенная в Джованну Грей, теперь преображается в Буондельмонте. И Буондельмонте цензура пропускает.

Доницетти, поначалу растерявшийся, вскоре смиряется и весело рассказывает об этой истории в письме к поэту Ферретти: "Стюарт была запрещена. Одному Богу известно, почему! Ладно, приходится помалкивать, так как это приказал сам король. Перелопатили все стихи... Вывернули наизнанку сюжет, раз нельзя больше Марию Стюарт! Но Джованну Грей ожидала та же судьба. Она отдала Богу душу, не успев появиться на свет... Что тут делать? "Маэстро, спасайте"!" - вопит импресарио... И этот изящный барон изрекает: "Нужно платить. Дадите тысячу четыреста дукатов и добавите еще сотенок шесть, тогда помогу вам". Деньги выложены без долгих споров, и появляется Буондельмонте, а бедный маэстро Доницетти разрывает в клочки старую партитуру, потом все переделывает и пишет оперу. Дуэт и новые хоры уже придуманы, прежние речитативы у переписчиков. Сегодня прошла первая общая репетиция этой мешанины. Останусь жив и здоров, никогда больше не буду ввязываться в подобные истории, и тебе достаточно только знать, что из одной большой молитвы я сделал в опере Буондельмонте прелестный заговор. Погибнет женщина? О, нет. Но умирает Педрацци. Дельсер была осуждена на смерть? Теперь только страдает и мучается. Было всего шесть персонажей? Теперь их больше десяти. Во что превратилась опера, теперь ты сам можешь представить!".

Новая "мешанина" внесла в жизнь маэстро несколько пикантных сцен с двумя исполнительницами - Ронци и Дельсер. В опере эти милые дамы должны были выступить антагонистками. Им не очень-то нужно было притворяться на сцене, потому что они и на самом деле в жизни были злейшими врагами. На репетициях они вовсю старались досадить друг другу, изобретая всяческие капризы. Однажды Ронци вцепилась сопернице в волосы, исхлестала ее по лицу и так избила, что Дельсер пришлось провести пару недель в постели. Доницетти осудил поступок Ронци и через несколько дней на репетиции она вздумала отомстить ему. - Раз маэстро защищает это ничтожество, значит, у него есть на то основания. Доницетти любит приключения, и ему нравятся отбросы с панели. Доницетти, оказавшийся в этот момент за кулисами, услышал ее слова, он вышел на сцену и, склонившись перед синьорой Ронци в почтительном поклоне с самой очаровательной улыбкой произнес: - Синьора, я нисколько не защищаю синьору Дельсер, но если бы мне действительно нравились отбросы с панели, то мне следовало бы по уши влюбиться в вас... При подобных сценах, выслушивая такие сплетни, приходиться думать, как выручить оперу. А она, превратившись из "Марии Стюарт" в "Буондельмонте", пройдя через множество разного рода манипуляций, имела исход такого рода, какой и заслуживала: аплодисменты были, но не слишком оживленные.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет