Глава VIII

Итак, Доницетти идет к Романи и рассказывает ему о предложении импресарио. Поэт, зная, какой Доницетти шутник, с иронией смотрит на него и интересуется, не слишком ли много тот выпил накануне, не вскружили ли ему голову первые весенние денечки. Доницетти смеется но повторяет предложение сначала полушутя, а потом и серьезно. - Ну, скажи, разве не заманчиво написать оперу за две недели? Что ты за поэт? - Еще какой поэт! Ты принимаешь меня за шарманку! - Ну, что с тобой! ты же прекрасно знаешь, что я считаю тебя гением, даже сверхгением. Именно потому и отваживаюсь на такое предложение. Давай попробуем! - Оперу за две недели? И либретто, и музыку? - Ну да. Неужели не интересно? Ты напишешь четыре или пять сцен, я сразу же положу их на музыку и вперед! Посмотрим, кто раньше устанет. - Может устать публика. - Исключено. Сначала мы сами это поймем, и тогда прощай опера. Поэт увлечен авантюрой музыканта. А почему бы и нет? Две недели - мало! Но можно рискнуть. Они принимаются вместе искать сюжет для либретто.

— Да, - восклицает Доницетти, - не забудь, что примадонна у нас немка Хайнефельдер. Можно заставить ее петь, и побольше, но надо поменьше дать ей речитативов, чтобы не чувствовался акцент. Еще должен напомнить тебе, что тенор Дженеро - заика... - Что? - удивляется Романи. - Что ты сказал? - Я сказал, что тенор заика. - А как же он поет? - Когда поет, это незаметно. Но нужно придумать его герою такой наивный и бесхитростный характер, чтобы заикание в речитативе только помогло певцу. Еще должен предупредить тебя, что у баса-буффо Фреццолини голос, как у козленка... - Привет... - …и что французский бас Дебади ненадежен, почти всегда не в голосе. - Надеюсь, это все неприятности? - Да. Пока. Но появятся потом, вот увидишь.

Неплохое утешение! И все же они решаются взяться за дело. Видимо, бег с препятствиями забавляет их. Прежде всего нужно найти либретто, сюжет. - Опера-буффа, ты сказал? - Мне кажется, это менее рискованно.

У поэта Романи возникает гениальная догадка. Когда-то он читал одну комедию Скриба, из которой вполне можно взять сюжет. Она называлась "Le philtre". Надо отыскать ее. И они принимаются листать сборники пьес, которые у поэта навалены повсюду - в шкафах, на столе, на креслах. Пока они роются в книгах, Романи вкратце пересказывает композитору сюжет, как ему припоминается. - Знаешь, это не Бог весть что, но есть идея, есть зерно. Вот послушай - действие происходит в деревне... - Годится. Мне уже надоело иметь дело со светскими дамами, кавалерами и рыцарями. - Молодой крестьянин влюблен в богатую и капризную девушку, но он так робок и застенчив, что не решается признаться ей в своем чувстве. Он узнает от кого-то, кто читает романы, что когда-то существовал приворотный напиток, с помощью которого можно было покорить сердце любимой девушки, и она тоже влюбится. Ах, если б можно было иметь такой напиток! И тут случайно появляется в селении какой-то шарлатан, который торгует разными мазями и настойками от всех болезней. Юноша спрашивает, нет ли у него случайно любовного напитка. "Как нет?!" - восклицает плут, сразу догадавшись, что тут можно заработать, и продает юноше какой-то флакончик, на ходу придумывая инструкцию, как пользоваться напитком, чтобы добиться желаемого результата. Молодой человек всему верит и сразу же пускает в дело приворотный напиток...

Доницетти прерывает поэта: - О-ля-ля! Да это же что-то вроде "Тристана и Изольды", - знаменитой северной поэмы. - Браво. Только с той разницей, что там действие происходило в атмосфере северных туманов, в такой трагедийной обстановке, что можно умереть от страха. А у нас наоборот, все будет залито солнцем и выглядеть простодушно, бесхитростно и красиво. Слушай дальше. Парень выпивает напиток и ожидает, что красавица сразу же упадет к нему в объятия. А она, наоборот, из каприза, назло влюбленному юноше обручается, скорее в шутку, чем всерьез, с сержантом их гарнизона, что стоит в селе. Обрати внимание - начиная с этого момента и дальше, все, что рассказываю, я уже придумываю сам, и история эта не имеет ничего общего с сюжетом комедии Скриба. Между тем сельчанам становится известно, что молодому крестьянину досталось богатое наследство, и он еще ничего не знает об этом. Все девушки в селе, которые прежде даже не смотрели на парня, теперь кружат возле него, словно бабочки. Обидчивая красавица ревнует. Она понимает, что молодой человек не так уж глуп, как ей казалось поначалу. Короче говоря, попробуем поженить их. Устраивает? - Вполне. Мне уже хочется сесть и начать работу. Вот увидишь, что, оттолкнувшись от шутливой причуды, мы создадим прекрасную вещь. - Надеюсь. - Не сомневайся. А не получится прекрасная вещь, выбросим в помойку. Хватит полу-успехов, достаточно!

Романи издает радостный возглас: - "Напиток"! Вот, нашел книгу. Сейчас просмотрю пьесу и подумаю, что можно сделать. Мне кажется, надо основательно переделать сюжет, добавить побольше новых выдумок, словом, изменить, да так, чтобы он совсем не походил на оригинал. - Только все нужно делать очень быстро. Вечером жду сценарный план.

Невероятно, но Романи сдержал слово и вечером читает Доницетти сценарный план (какой молодец Романи!), короткий вступительный хор крестьян и первые сцены , в которых Адина... - Нравится имя героини! - Милое. Постараемся сделать его популярным. - ...в которых Адина, склонившись над раскрытой книгой, размышляет над трогательными приключениями Тристана и Изольды. Они-то и наведут влюбленного в нее юношу на мысль о приворотном напитке, а сами злоключения Тристана и Изольды предстанут в опере в комическом свете.

Доницетти в восторге от либретто и хлопает в ладоши, словно ребенок, которому дарят красивую игрушку. И тут же, читая стихи, начинает сочинять музыку, напевая мелодию в пылу веселого с примесью сентиментальной чувствительности вдохновения. Его фантазия всегда готова к творчеству, всегда необузданна, но на этот раз маэстро буквально увлечен потоком мелодий, горит прямо-таки безграничной радостью созидания. Поэт тоже работает очень быстро, с трудом поспевая за композитором, оба воодушевлены и электризуют друг друга. - У нас всего две недели, только две недели, а мы уже потратили три дня!

Четыре вечера спустя Доницетти приглашен на ужин в семейство Бранка, где Романи встретит девушку, которая станет его женой. Время идет, уже давно пора садиться за стол, а музыканта все нет и нет. Наконец, он появляется веселый, возбужденный: - Извините меня! Вы же знаете, мы с Романи работаем над новой оперой и не можем терять времени. У меня оказалось полчаса, и прежде чем отправиться к вам, я решил заглянуть к Романи, узнать, может, он приготовил для меня еще какие-нибудь стихи. Я не ошибся. Он хорошо поработал и дал мне дуэт. Такой прекрасный, что я тотчас же принялся сочинять музыку. Я сделал заметки, и сегодня вечером запишу, инструментую, завтра отдам переписчику, тот распишет партии, и певцы сразу же начнут разучивать... Вот послушайте.

И он, счастливый, садится за фортепиано, не думая о том, что пора приниматься за ужин, и начинает играть и петь. Это дуэт Адины и Неморино. Гости слушают, изумленные и восхищенные. Но когда Доницетти успел сочинить этот дуэт? Когда? В кабинете у поэта, как только прочитал стихи, продолжая у себя дома и по дороге сюда. Он пел про себя, и мелодия осталась в его душе. Потом он запишет ее.

Пораженный, на седьмом небе от счастья, импресарио с волнением следит за напряженной работой поэта и музыканта, и едва завершается какая-то сцена, ария, хор или дуэт, он тут же выхватывает из рук музыканта листы с еще непросохшими чернилами, несет к переписчику и отдает певцам, которые тотчас начинают репетировать. Все загорелись новой работой: любовный напиток действует и на них - влюбляются в свои партии, влюбляются в оперу, которая еще только рождается.

Однажды утром Романи посылает за Доницетти: пусть срочно придет, у него важное дело. - Не могу, я по горло занят хором, который получил позавчера. - Он сказал, что вам непременно нужно прийти к нему. Дело срочное. Маэстро ворчит, оставляет хор и отправляется к поэту. Едва войдя в комнату, возмущенно протестует: - Зачем заставляешь понапрасну тратить время, ведь сам знаешь, у нас остались считанные минуты, словно у осужденных на смерть. Романи не реагирует на мрачное сравнение. Он сияет, он доволен, почти в восторге. Он говорит маэстро: - Послушай меня внимательно. Я только что закончил стихи для выходной партии баса-комика Дулькамары, нашего шарлатана, не знаю, как они тебе покажутся. Мне было весело, когда писал их. Помнишь эту сцену? Деревенская площадь, толпа крестьяне собрались, услышав гротескные звуки трубы, на которой играет неизвестно кто. Что случилось? Кто это? Небольшой хор выражает удивление и любопытство. Я сочиню его тебе потом в одну минуту. А сейчас мне хотелось написать выход шарлатана. Хор заканчивает петь и под громкие звуки трубы на площади появляется наш доктор Дулькамара в позолоченной коляске, запряженной двумя лошадьми. Он стоит на сиденье и двумя руками размахивает бумагами и бутылкой. За коляской следуют трубачи. Вот послушай, как он представляется.

Доницетти загорается веселой буффонадой этого монолога и стремительностью стиха. Он выхватывает листок из рук поэта и сам читает дальше, тут же начиная напевать, варьируя, подыскивая мелодию к этому шарлатанскому действу. В конце многословной, но живописной болтовни "мага" Доницетти вскакивает на стул, как бы изображая Дулькамару в коляске, и распевает последние строфы.

Романи счастлив, что Доницетти так увлекся сценой, а маэстро до того доволен, что, соскочив со стула, обнимает друга. - Ты написал прекрасный эпизод, великолепный! Причем так непринужденно, что кажется, будто все мелодии уже у меня в голове - и те, что пел сейчас, и остальные!

Это были дни, исполненные неиссякаемого вдохновения, жизнерадостного и изысканного. Все шло великолепно до восьмой сцены второго акта. А однажды музыкант говорит поэту: - Послушай, я тут вспомнил мелодию одной небольшой арии, которая мне очень нравится... Я недавно сочинил ее... Поэт сразу догадывается, куда он клонит: - Очень хорошо, дорогой, рад за тебя. Только отложи ее для другого случая. Композитор, словно его и не прерывали, продолжает: - Это были минуты любви и печали, и я отвел в музыке душу, вылив все свои чувства. Она грустная и сентиментальная. И я хотел бы использовать ее для романса Неморино во втором акте. Вот послушай. Он собирается сесть за пианино. Но поэт останавливает его: - Нет, дорогой, уволь меня от твоих небольших арий. Романс в таком месте... Гаэтано, ты шутишь? Как можно заставлять петь чувствительную арию крестьянина-простака да еще в такой момент, когда на сцене царят радость и веселье? - О, великий поэт, уступи твоему скромному музыканту, у которого тоже есть свои соображения! Вот увидишь, я не ошибаюсь. Именно потому, что на сцене царят радость и веселье, грустный романс окажется здесь особенно на месте. Он прозвучит контрастом, придаст эпизоду свежесть. К тому же, позволь уж мне не скромничать, это красивая музыка и мне не хочется отказываться от нее.

Романи пытается настоять на своем, но в конце концов сдается, сраженный упрямством маэстро. - Так и быть! Давай послушаем твою красивую музыку.

Мелодия была без слов. Романи пришлось подогнать под нее стихи. В результате получился романс Неморино "Una furtuiva lacrima..." Романи прекрасно понимал, что на этом просьбы Доницетти не окончатся. Привыкнув к капризам музыканта, поэт хоть и пытался возражать, но каждый раз уступал, и тогда маэстро требовал от него все новых и новых компромиссов. То и дело Доницетти появлялся у него дома и просил: - Романи, мой дорогой, мой величайший Романи, ты самый великий оперный либреттист в мире и в истории... - Ах, когда ты начинаешь рассыпать комплименты, значит, собираешься что-то просить! - Романи, мой прославленный, как ты догадлив! Мне хотелось бы попросить тебя изменить этот поворот сюжета в финале первого акта... - Опять все сначала?- Мне бы хотелось, чтобы ты написал стихи для комичного и в то же время патетичного дуэта, который у меня уже в голове... - Предупреждаю тебя, Доницетти, я вооружен, пистолеты заряжены, и стреляю я очень метко... - Стреляй, стреляй, только прежде, чем уложить меня, прошу - исполни мою предсмертную просьбу - напиши еще четыре строчки для Неморино, когда он...

Романи опять начинает увещевать его: - Послушай, мы же серьезные люди, Гаэтано! Мы взяли на себя сумасшедшее обязательство, до сих пор не уверены, что сможем закончить оперу за эти проклятые и слишком короткие две недели, а ты приходишь и отнимаешь время! Оставь меня в покое и будь доволен тем, что даю. - Я? Я очень даже доволен. Но прошу у тебя еще несколько строчек стихов, потому что чувствую, как в голове бродит музыка, и если я не перенесу ее на бумагу, она замучает меня и я обязательно заболею, ты ведь знаешь, я по-настоящему страдаю, пока не спою то, что приходит в голову.

Доницетти говорил правду. Получив стихи, он всегда при первом же чтении начинал напевать. Петь было для него физиологической потребностью. И подавление этой потребности доставляло ему невыразимые страдания. У Доницетти были особенности, которые казались странными людям, не знавшим, насколько композитор искренен и правдив. Он признавался друзьям, что когда создает музыку за роялем, ему кажется, будто его мозг разделен в черепе пополам, и "идеи рождаются только на одной стороне мозга". Он рассказывал об этом непонятном ощущении своему другу Дольчи. - Когда сочиняю комическую музыку, чувствую, как что-то упрямо стучит в левой части лба, а когда пишу серьезную музыку, то в правой. Любопытно, что там, где стучит, ощущаю еще и сильный жар, но все это проходит, едва заканчиваю писать.

Как же мог поэт Романи, такой отзывчивый человек, доставлять столько страданий своему другу музыканту? - Смотри, не успеем закончить сочинение в срок! У Доницетти не было подобных сомнений. За "эти проклятые две недели" он настолько увлекся событиями, происходящими в опере, что слышал музыку даже во сне, и потому однажды попросил Романи написать стихи для мелодии, которую написал на стихи поэта Порта. Романи поворчал, повздыхал, комично призывая небо в свидетели своих мучений, но стихи все же написал. Это была баркарола для двух голосов: "Io son ricco e tu sei bella, ho ducati e vezzi hai tu..." - Ну, теперь ты оставишь меня в покое наконец? - Посмотрим. Если не появится какая-нибудь новая идея, ты ведь знаешь меня, не могу обещать, что буду окончательно всем доволен... С другой стороны, ты же видишь, мои капризы тоже помогают делу. - Они помогают только портить мне печень. - Ладно уж, они помогают еще сделать оперу красивее!

Между тем срок истекал, а они еще не решили, как будет называться опера. Любовное зелье? Нет, не нравится. Слово "Любовное" надо оставить, но никакого зелья не надо. Отчего бы не воспользоваться фразой Неморино, когда он просит "изумительный эликсир, который пробуждает любовь"? Ну да, это мысль! И оперу называют L'elisir d'amore - Любовный напиток.

Как и в первые дни, стихи финала сразу же переходят от поэта к музыканту, который тотчас с неистощимым пылом кладет их на музыку, от маэстро ноты передаются переписчику и от него певцам, которые разучивают номера по отдельности, по мере того, как получают их, и оркестр репетирует так же.

Импресарио не нарадуется такому усердию, опасается только, как бы не возникла какая-нибудь помеха, не вызвала бы задержку и не погубила бы спектакль, который так удачно получается и уже вызывает всеобщий интерес. Но все обошлось без помех и затруднений, и на тринадцатый день маэстро передает последние страницы партитуры. Днем проводится сводная репетиция, артисты поют еще с нотными листами в руках. Но как весело! И сколько волнения! Вечером проходит генеральная репетиция. - Можно выходить на сцену? - Можно, завтра после еще одной репетиции днем. А теперь пойдем отдыхать, мы заслужили это.

Таким образом, вечером 12 мая 1832 года опера, которой две недели назад еще не было и в помине - ни стихов, ни музыки - "Любовный напиток" выходит на сцену театра "Каннобиана". Невероятное стечение публики, все с интересом ожидают начала спектакля. Волнение вызвано именем автора, у которого среди многих опер нет ни одной вульгарной, а некоторые отличаются высоким мастерством. Покажет ли наш гениальный и всегда разнообразный Доницетти просто оперу-буффа, украшенную бриллиантами своего неоспоримо яркого комического дара? Или предложит "что-нибудь новое", чего ожидают от него после памятного триумфа "Анны Болейн", в которой музыкант проявил себя опытнейшим мастером серьезной драматической оперы?

В зале тишина, сейчас будет раскрыта загадка. Опера начинается быстрым движением в оркестре, но в жизнерадостный колорит постепенно вплетается красивая печальная мелодия. Она звучит все настойчивее, переливаясь разными оттенками в неожиданных вариациях. Но ее забивают басы, звучащие с преувеличенной бравадой военных - весело, но карикатурно. Однако лирическая тема, словно жалобный вздох, опять возникает в оркестре. Подхваченная всеми инструментами, она разливается широкой мягкой струей. Публика зачарована музыкой, покорена ею. Трепетность и буффонность, искренняя глубокая лирика и шутливость, веселье и тонкая поэзия - вот, значит, каков характер этой оперы.

По мере того как опера доставляет все больше и больше удовольствия и непрерывно вызывает все более горячее одобрение, публика осознает, что это и в самом деле подлинная природа Любовного напитка, здесь Доницетти нашел "свой" стиль, "свой собственный неповторимый стиль", в котором больше не ощущается россиниевское влияние: "опера освещена действительно новым, своеобразным музыкальным гением".

"Любовный напиток" безоговорочно оценивается как музыкальная жемчужина. Одна за другой льются прекрасные мелодии - чистые безыскусственные, очаровательно изящные, веселые, игривые, прелестно шутливые. Благодаря своим достоинствам: тонкому чувству уравновешенности и благородству стиля, музыка оперы лишь в незначительной степени переходит за грань шаржа. Светлые лучезарные мелодии струятся, томясь от любовной муки, волнуясь и ликуя, - и все они проникнуты нежной чистотой, я бы даже сказал почти наивным целомудренным чувством.

Все в опере первозданное, сияющее, прекрасное и лучистое. Кажется, будто и в самом деле утро года одарило воодушевлением эту музыку, созданную в весеннюю пору: она излучает ее аромат, молодость, прозрачную негу, воздушную игру красок и света. Хоры сборщиков винограда и крестьянок, любовные переживания Неморино, его каватина в первой сцене оперы "Quanto e bella, quanto e cara" , фанфарный выход сержанта Белькоре под громовой оркестровый марш, явно пародирующий повадки армейского донжуана, светлый мелодический узор в дуэте "Chiedi all'aura lusinghiera" - все эти номера публика встречает взрывами радостного изумления.

Но вот на деревенскую площадь выходит совершенно новый герой, не похожий на всех известных ранее персонажей в комической опере, поистине грандиозная находка авторов - Дулькамара. Это оригинальное, умело расцвеченное открытие превратилось в живой впечатляющий образ: напыщенный, громогласный, хитрый и симпатичнейший шарлатан Дулькамара. Он захватывает внимание всех, как только появляется на сцене: "Uduite, udite, o rustici..." Его выходная ария - образец выразительной развлекательности и непревзойденной комичности.

Все остальные действующие лица (а их совсем немного, всего четыре главных персонажа и небольшая роль Джаннетты - чудо скромности и чувства театра) наделены четкими и яркими характеристиками. Адина - капризная, своенравная и надменная красавица, играющая чувствами бедного Неморино в моменты, когда он робеет и грустнеет, страдающая и интересующаяся юношей, когда ей кажется, будто он пытается отвергнуть ее, и наконец влюбляющаяся в него.

Сержант Белькоре, считающий себя неотразимым кавалером, изображенный композитором несколько шаржированно с преувеличенной комедийной солидностью, но отличающийся в своих поступках шутливой живостью. Селяне и селянки и прежде всего сам Неморино, выведенный автором с уважительной, хоть и несколько снисходительной серьезностью. Неморино при всей наивности своего чувства к Адине, трогательной чистоте и печальной комичности в любви показан с нежной тонкостью и глубиной, которые в результате создают живой образ человека, вызывающего при всех своих любовных муках улыбку, веселый смех и в то же время сочувствие у публики.

Тут Доницетти с помощью на первый взгляд простых приемов достиг одной из самых высоких целей искусства - он пришел к поэтичности через комичность. Вся вокальная партия Неморино, от его первой каватины и дуэта с Дулькамарой, когда он робко спрашивает, нет ли у того "изумительного любовного напитка, который пробуждает любовь", с арии "Адина, поверь мне", которой начинается финальный ансамбль первого акта, до филигранно отшлифованной сентиментальной арии "Una furtiva lacrima..." , все пение Неморино - это вдохновенный порыв, рожденный чистым, свежим источником. И казалось бы, простоватый герой оперы преображается, поднимается до высот поэзии музыкантом, который сумел в этом образе освободить свою душу от иллюзий, напрасных страданий и надежд.

Всю оперу отличает безыскусственная красота - это легкое, прозрачное туше, гармоничная уверенность и естественность, с которой рисуются характеры и сцены, удивительное, редчайшее равновесие глубокого чувства и комедийности. Поэт Романи подготовил для Доницетти действительно прекрасное либретто - живое и красочное, а композитор превратил его в драгоценность.

В тот вечер, когда "Любовный напиток" впервые выходит на сцену, оперу встречают необычайно восторженными криками, аплодисментами, и взрывам оваций буквально нет конца, автора превозносят до небес. Своей оперой Доницетти впервые до конца подтвердил собственную музыкальную гениальность. Анна Болейн была лишь предвестием ее. А эта опера - откровением.

Это умоляет импресарио Джованни Патерни, а потом и требует: давай, принимайся за дело, маэстро, опера пойдет в театре "Валле" в карнавальный сезон. У тебя еще полгода впереди, и мы заплатим за нее 500 римских скудо... - Вы сошли с ума! После такого успеха Напитка! По меньшей мере 600! - Ладно пусть будет 550, договорились! - Нет, нет...

Но маэстро уже попал в сети ловкого импресарио и, сам того не заметив начал переговоры. Останавливаются на 570 скудо, и в тот же день Доницетти подписывает вот такой контракт, типичный для того времени, - на гербовой бумаге за 5 байокки: "Настоящим, хотя и частным контрактом, имеющим силу официального, нотариального и юридического документа, составленного нотариусом, синьор маэстро Гаэтано Доницетти обязуется для синьора Джованни Патерни, импресарио театра "Валле" в Риме, сочинить, написать и положить на музыку либретто для оперы-семисериа, которое будет написано синьором Джакомо Ферретти под названием "Безумный на острове Сан-Доминго", и сделает это к будущему карнавальному сезону 1832/33 года, дабы непременно выйти на сцену 26 декабря 1832 года, для чего прибудет в Рим не позднее конца сентября текущего года, чтобы начать перекладывать на музыку вышеуказанное либретто, а потом быть готовым начать обычные репетиции в установленные и необходимые сроки: согласно договоренности и не иначе. Обязуется помимо того названный синьор Гаэтано Доницетти оставить партитуру, которую сочинит в собственность антрепризы, поскольку так договорено и решено. И будет еще обязан вышереченный синьор Гаэтано Доницетти присутствовать на всех репетициях, дабы его музыка была исполнена и представлена по возможности наилучшим образом, а также сидеть в театре за чембало на трех первых представлениях вышеназванной оперы: согласно договору и не иначе. Соответственно обязательствам, какие берет на себя вышепоименованный синьор маэстро Гаэтано Доницетти, и в вознаграждение за его добродетельные труды вновь упомянутый синьор Джованни Патерни обязуется заплатить вышереченному синьору маэстро 570 римских скудо тремя равными частями, то есть первая часть - по прибытии маэстро в Рим, вторая - после передачи импресарио первого акта, и третья - после третьего представления оперы. При каких-либо непредвиденных обстоятельствах - Боже нас упаси от них - после прибытия вышеупомянутого синьора Доницетти в Рим и после того, как он начнет писать названную оперу, его труды будут вознаграждены в соответствии с той работой, какая будет выполнена на этот момент, и она непременно будет завершена в другое, более подходящее время в соответствии с договоренностью. И для выполнения контракта стороны обязуются соблюдать все действующие законы, и сторона, которая не выполнит взятые обязательства, будет привлечена к возмещению всех и взятых в отдельности интересов и ущерба. Составлен в двух экземплярах и подписан обеими сторонами: маэстро Гаэтано Доницетти - Джованни Патерни".

Доницетти доволен, что опять сотрудничает с Ферретти, своим давним другом, обладающим хорошим вкусом и фантазией. Ему нравится, хотя название и кажется чересчур длинным, нравится либретто, сюжет которого поэт вкратце изложил ему. Этот сюжет не похож на банальную любовную историю, где страсть тенора к примадонне губит злое вмешательство баритона. Нет тут и обычного для комической оперы старика, которого вытесняет молодой тенор.

Либретто дает возможность создать что-то новое, еще не испробованное, нечто среднее между комической и серьезной оперой, даже с трагедийными эпизодами. Именно это больше всего и привлекает маэстро. Феррети объясняет ему: - Темой служит эпизод с Карденио, о котором Сервантес повествует в своем "Дон-Кихоте", в этой непревзойденной, поистине бессмертной пародии на нелепые рыцарские нравы, из-за которых в те времена и мужчины и женщины сходят с ума. Вернее, не столько даже от Сервантеса отталкивался я, сколько от очень удачного театрального спектакля неизвестного автора, который прежде пользовался большим успехом и шел под названием "Безумный на острове Сан-Доминго". Героем его был все тот же Карденио, который из-за любви приходит в ярость и сходит с ума. Это богатый испанец, которому отец подобрал невесту вопреки его желанию, но сын все же жениться на девушке - Элеоноре - из обедневшей, хотя и знатной португальской семьи. Отец, возмутившись, проклинает сына за ослушание. Вскоре после свадьбы Карденио обнаруживает, что жена изменяет ему. Но, даже застав ее с любовником, он не может убить женщину, так как все еще любит ее. Отчаяние доводит его до безумия, и несчастный скрывается на одном из Антильских островов - Сан-Доминго, где и живет дикарем, избегая людей. - Надеюсь, ты не оставишь его там в полнейшем одиночестве, - прерывает Доницетти, - а то ему не с кем будет разговаривать, то есть петь… - Ну что ты, как я могу оставить его одного на острове, этого несчастного человека! Более того, именно тут-то и начинаются настоящие драматические события, все предыдущее - только завязка. Дальше происходит вот что: Элеонора, сжалившись над обездоленным и раскаявшись, что так чудовищно истерзала этого человека, которого - теперь она это понимает - любит по-настоящему, решает спасти его. Она садится на корабль, идущий в Америку. По пути разражается страшный, прямя-таки адский шторм, и судно тонет как раз возле острова, на котором скрывается Карденио. - Прекрасное совпадение! - Не мешай! Не будь в театре подобных совпадений, как бы ты писал оперы? Элеонора спасется на острове с Фернандо, братом несчастного безумца, который тоже задумал вернуть Карденио домой. Элеоноре и Фернандо удается отыскать его. Но Карденио, увидев женщину, заставившую его столько страдать, приходит в бешенство и пытается убить ее. Фернандо спасает Элеонору, и тогда Карденио в еще большей ярости и отчаянии бросается в океан. Фернандо спасает и его, а эта встряска возвращает безумному разум. Элеонора признает свою вину, раскаивается объясняется в любви и умоляет простить ее. Но нет прощения. Карденио неумолим, он чувствует, что все еще любит ее, и его унижает это чувство. Жизнь кажется ему невыносимой, и он считает, что смерть - единственное, что может положить конец столь страшному страданию. А поскольку он привез с собой два пистолета, то предлагает супруге одновременно покончить с жизнью, выстрелив друг в друга. - Прошу тебя! - восклицает Доницетти. - Не надо столько трупов! - Не такой уж я сумасшедший. Сумасшедший - это Карденио, который предлагает такое. Далее вот что: пока супруги готовятся к мрачному ритуалу, собирается толпа туземцев с зажженными факелами, при свете которых Карденио обнаруживает, что жена целится не в него, а приставила пистолет к своей груди, решив, что она одна должна понести наказание за свою измену. Столь благородный жест трогает Карденио, и происходит примирение. Я рассказал тебе плохо и бегло, но уверяю, вся эта история интересна и увлекательна. Доказательством тому - шумный успех, какой имела пьеса в театре. Это и комедия и трагедия одновременно. Если б я не боялся сравнений, то сказал бы, что в ней есть даже что-то от Шекспира.

Доницетти хочет посмотреть, как все это будет выглядеть в стихах, и просит поэта поскорее прислать ему в Неаполь первые сцены. Действительно, в июле либреттист доставляет ему весь первый акт. Доницетти знакомится с ним, хотя очень занят сочинением оперы Санча из Кастилии, и отправляет Феррети письмо, которое может служить примером, показывающим, как внимательно относится маэстро к материалу, когда принимается за работу. Правда, написано оно в форме забавного диалога: понятно, что к учтивому тону Доницетти прибег, чтобы не слишком задеть друга своими замечаниями.

Композитор обращает внимание на все: на стихи, на точность выражения в отдельных фразах, на музыкальность текста, на возможность положить тот или иной оборот на музыку, на развитие страстей, на искренность чувств. Врожденный вкус, музыкальный инстинкт, уже богатый театральный опыт и азартное желание достичь высокого художественного уровня помогают ему в этой подготовительной работе.

Вот как, обсуждая первый акт "Безумного", он в августе делится своими соображениями с Ферретти: "Ну вот я и пишу тебе... Может, некстати? Ты занят? Тогда в другой раз! - Нет. - Сейчас? - Да! - Тогда послушай меня. И если в чем-то услышишь глупость, поправь, только спасибо скажу. Слушай меня, не бойся... Эта буря в стретте мне не нравится, потому что гром мешает слушать музыку. Если же петь в промежутках между раскатами грома, то можно будет понять не больше трех строк (Не потей, дорогой друг!). Каватина Элеоноры начинается словами: "Ах, оставьте меня тираны!" - до слов: "Потом я разрывала ему душу". Значит, я пропускаю вот что: "Он убежал, я его любила" - и так далее. Оставлю, однако, хор "Кто может усмирить" и перехожу к кабалетте, ритм которой ты изменишь: "Но небо не слышит моих стенаний - рок наслаждается моими мучениями..." - Понимаешь, почему? - Да, понимаю, дальше. - Не вздыхай, Ферретти, ради Бога! Дуэт Карденио и Каидамы: после Каидамы, который поет: "Кто руку ему дал", - перехожу к "Ты знаешь ее?" - и так далее. А сцена, когда Каидама падает на землю и остается лежать, меня не устраивает, мне хочется изменить ее, потому что я пишу тебе небольшое ларго до самой стретты... Каватину оставляю, но пропускаю "Покидая..." и т.д. до "Дай мне, милостивое небо". Ну вот и все! Финал очень хорош, только мне нужно четыре строки вместо двух там, где Фернандо поет: "Хочу обнять его..." - и Элеонора добавляет: "Если у ног его умру...", и так все четверо, потому что, повторяя затем Бартоло повторю аллегро. А иначе финал окажется целиком в одном темпе. Даже если Карденио, выслушав четыре строки Бартоло, от которых приходит в умиление, захочет все же успокоить его: "Не плачьте, оставьте слезы мне...", он сможет это сделать. Музыка стретты написана, и если не понравится, значит... значит, огорчит! (Черт возьми, скажет Ферретти, какие купюры!) Прощай, прости твоего Доницетти".

Замечания, должно быть, не очень-то понравились поэту, хотя и сделаны в таком шутливом и дружеском тоне. Либреттист отвечает немного обиженно, и музыкант сражу же пишет ему вновь: "Дорогой Ферретти! Noli lugere! Наверное, я неудачно выразился! В каватине для Элизы Орланди выдержу твой размер и характер полу форте, полу акварельный... Боже меня упаси изменить в твоей кузнице хоть слово. И все это, все, чем я делюсь с тобой - только мое мнение, и высказываю я его не для того, чтобы со мной непременно согласились, потому что я и так сделаю все, что тебе угодно. Хочешь бисквит (я имею в виду сцену, где Карденио приглашает Каидаму поесть)? Будет! Но не оплакивай трехстишие в интродукции, потому что сама эта мысль - "Послушай, какая музыка!" - сразу же вызывает желание освистать ее... Ах! (чтобы не сглазить!) Каватина мня вполне устраивает, только чересчур длинная! Не прошу тебя сокращать текст. Это я, а не ты, должен закончить ее. Во втором акте пусть будет для тебя неизменны правило - краткость! Бога ради - кратко! Надеюсь успеть к тебе, прежде чем ты погибнешь от отчаяния из-за сокращений. Я тебе все сказал прямо, и ты тоже говори прямо, если не хочешь где-то сокращений, и тогда договоримся... Повторяю: если тебе что-то жаль сокращать в Безумном, скажи, скажи! Скажи и увидишь, я отнесусь к этому, как и сейчас, смиренно, распростершись у твоих (достаточно больших) ног, моля прощения, сострадания, милости..."

В одном из последующих писем Доницетти снова настаивает на необходимости быть кратким, и здесь есть фраза, которая может служить наставлением всем музыкантам: "Хорошо - это когда поют мало и красиво, а не когда много и скучно!" Обсуждая план "Безумного", Доницетти в это время заканчивает оперу "Санча из Кастилии" для "Сан-Карло" и, мало того, уже задумывает еще одну оперу, которую взялся написать для импресарио Ланари из театра "Пергола" во Флоренции. Либретто "Санчи" принадлежит Пьетро Салатино, а для следующей оперы его сочинит Романи. Только когда? На этого Романи, что постоянно не держит слова, разве можно рассчитывать?

Между тем Доницетти занимается "Безумным", который весьма увлекает его. И опять пишет поэту: "О, Господи, Ферретти, дорогой мой! Может, сделаешь процессию монахов во втором акте? Они идут по двое, но тянутся бесконечно. Ах, сжалься, мой чудный кумир! Не надо много раз по двое! Я думаю, три номера, самое большее... О небо, ради Бога!..." Я слишком много требую, но времени parvo, sed mihi pretioso. Brevis oratio!" Прости, мой дорогой и сделай так, чтобы наша краткость привела нас к одиннадцатому кругу, самому строгому, из всех небесных... У меня тут новорожденная "Санча из Кастилии" - отравленные дети, смерть матери..." И кажется, что ему так и хочется добавить: "Что за безобразие!"

Тем не менее "Санча" родилась и идет в "Сан-Карло" вечером 5 ноября того же 1832 года, когда появился на свет "Любовный напиток". В эту же ночь, чтоб не терять времени между одной и другой операми, Доницетти пишет Ферретти, начав послание веселыми восьмисложными стихами, веселыми, потому что опера прошла удачно: "Моя "Санча из Кастилии" была исполнена удивительно хорошо и вызвала столько аплодисментов, что певцы выходили вместе с маэстро под радостны крики! Хвала Иисусу и деве Марии, если бы так было и в Риме. В субботу ночью двинусь в путь, если черт не попутает. Приедет со мной законченный первый акт "Безумного" и хор из второго, а также дуэль. Об остальном поговорим inter nos. Этот Ронкони (великолепнейший будущий исполнитель Безумного) заставляет меня волноваться, как будто я сижу на премьере за чембало... В Санче прекрасно пели Ронци, Лаблаш и Бессадонна!.. Это просто счастье! Сегодня второй спектакль, в пятницу - третий... и в субботу или же утром в воскресенье мы отправляемся в дорогу и переночуем в Террачине, затем в Риме. Покидаю тебя, уже поздно, иду к королю, аплодировавшему мне, поблагодарить его..."

"Санча", однако, продержалась недолго. Это была "обычная" опера, хорошо сработанная, с несколькими великолепнейшими номерами, которыми маэстро воспользовался позднее. Он, как всегда, уже не думает о поставленной опере. Все его мысли устремлены к опере, которую предстоит написать, вернее, даже к двум операм, потому что сверхъестественное стремление работать заставляет его думать и о следующей опере - о Паризине, которую просит у него импресарио Ланари. Либретто Романи (ах, Романи, опять начинает подводить!) Э

то рассказ о трагической любви феррарской графини, сюжет взят из поэмы Байрона, таким образом, у Доницетти стоят на мольберте сразу две оперы - комическая - "Безумный" и трагическая - "Паризина". Доницетти приезжает в Рим вечером в понедельник 12 ноября и останавливается на виа делле Мурате, 78, в доме шурина Тото Васселли, который после смерти отца в январе этого же года возглавил семейную нотариальную контору.

Дабы не терять времени, поэт Ферретти наутро уже присылает Доницетти записку: "Если можешь, пришли мне речитатив и арии для Сальви, чтобы переписать их в большую просмотровую книгу (цензура). Я работаю над каватиной для Орланди и уже заканчиваю, потому что пишу еще одно рондо и завтра вручу его тебе. Был и остаюсь - разогретый стихами и бессмертными чувствами астматик Ферретти".

У Ферретти астма? Но и Доницетти тоже нездоровится. Он переутомился из-за чрезмерной работы и устал в дороге. Неважно. Надо всегда быть веселым и не поддаваться унынию. Поэтому на том же листе Доницетти пишет в ответ шутливые стихи:

"Драгоценный мой Феррети!
Ты стихами разогрет,
Хоть и дышишь еле-еле...
Я же вовсе не поэт,
Потому пишу сей бред,
И без сил лежу в постели.
Мы с тобою - ты и я -
По несчастию друзья.
Я всего лишь музыкант...
Свой у каждого талант.

Осчастливь своими бесподобными стихами мое тщедушное рондо!" Ферретти на своей записке так указал адресата: "Автору "Анны Болейн", "Фаусты", "Безумного" и "Паризины" кланяется автор сего послания...". И в ответ маэстро пишет: "Это автор "Анны Болейн", "Санчи" и "Напитка" идет к тебе с поклоном ("это идет" тут не совсем точно, потому что я лежу в постели, но все же пусть "идет" остается. Да будет так!")

Вот так, обмениваясь записками и шутливыми стихами, они серьезно работают над "Безумным". Доницетти сочинение оперы доставляет мучения, как и всем творческим людям, но приносит и радость, потому что для него писать музыку - то же самое, что дышать. Душа его поет постоянно, и фантазия витает в поэтическом полете безостановочно. Его феноменальная плодовитость, постоянная готовность предаться творчеству, легкость, с какой он сочиняет музыку, - все это раздражает многих бездарей, которым, чтобы написать четыре строки, даже четыре ноты, приходится потеть и потеть.

Зависть и сплетни окружают маэстро. Среди прочих злопыхателей один синьор (один "дорогой земляк", увы, бергамасец!) изливает желчь в бесконечных анонимных письмах, потому что анонимное письмо - самый излюбленный метод подобных господ: орудие злобы. В какой-то момент возмущенный Доницетти отводит душу в письме к отцу: "Не знаю, что дурного я сделал кому-то из своих соотечественников, когда пишу мало или, напротив, много, зарабатываю слишком мало или слишком много, только он и здесь, в Риме, надоедает мне своими анонимными письмами, в которых дает всякие советы, похожие на оскорбления. Откуда ему знать, мало мне платят или слишком много? Не все ли ему равно, сколько я выпускаю опер за год, хоть двенадцать! И за это меня обзывают "маэстро-грузчиком", человеком, "пишущим с ошибками", "набитым реминисценциями", "пишущим без всякого критерия и философии". А сам-то он знает подлинный критерий? Боюсь, что нет - знал бы, так понял, что я вовсе не заслуживаю подобного осуждения. Нет композитора, у которого не найти реминисценций, и если бы синьор был настолько добр и указал мне на них в моих сочинениях, то я прошелся бы с ним по партитурам "того самого" композитора, которого он не называет, и в любой из них, какую он ни выберет, указал бы ему не только на реминисценции, но и на отдельные куски, взятые оттуда, откуда известно мне. Он советует выступать в более престижных театрах, а я между тем только и делаю, что перехожу из неаполитанского "Сан-Карло" в миланский "Ла Скала" и в будущем году в венецианский "Ла Фениче". Какой театр он считает лучше этих? Тогда пусть устроит мне в нем контракт, а я напишу для его театра оперу. Что ему еще надо от меня? Советует отбирать либретто получше. Что ж, пускай предложит мне такое либретто, пусть найдет другого поэта, который бы морочил меня меньше Романи - так не выполнял свои обещания! И я дам сто скудо тому, кто напишет мне хорошее либретто".

А поскольку неизвестный синьор продолжает в свои письмах намекать на "другого, гораздо более серьезного композитора", Доницетти, понявший экивок и даже допускающий, что этот таинственный маэстро, великий, не завистливый, не кто иной, как друг анонимного автора, продолжает: "Аноним красноречиво распространяется на эту тему. Я не проживаю задаром на виллах у прекрасных дам, которые способны подарить ему поэта, отняв его от других композиторов, лишь бы тот удовлетворил их протеже, как это происходит сейчас, потому что я даже выразил во Флоренции протест, так как не имею либретто, которое должен был получить в октябре, и которого нет и по сей день!"

Намек на Беллини ясен. И Доницетти, придя в отчаяние от постоянных оскорблений, от столь долгого ожидания нового либретто от Романи, заканчивает письмо к отцу утверждением: если ему советуют действовать так, как поступает друг Винченцо Беллини, то подобный образец представляется ему не самым лучшим. Всем известна амурная связь Беллини с Джудиттой Турина, так как любовники даже не считают нужным скрывать ее.

Большой скандал вызывают не очень-то лестные разговоры о комической покорности мужа синьоры Турина, который принимает гостя на своей вилле Казальбуттано, где Беллини работает месяцами, очень неплохо чувствуя себя в подобной роли, живя за счет хозяина и прекрасной любовницы. А она, заботясь о своем Винченцо, вынуждает поэта Романи писать либретто "Бетриче ди Тенда", на которое Беллини будет сочинять музыку для венецианского театра "Ла фениче". Вот почему Романи оставляет работу над "Паризиной" для Доницетти.

Хотя этот перерыв в планах поэта и огорчает Доницетти, он в то же время дает ему возможность целиком переключиться на Безумного. Композитора утешает, что он может рассчитывать на участие блистательного певца - баритона Джорджо Ронкони, венецианца, совсем еще молодого человека - ему только 22 года, - у которого прекрасный голос сочетается с великолепным актерским даром. А вместе с ним будут петь другие изумительные исполнители: Элиза Орланди - Элеонора, тенор Лренцо Сальви - Фернандо, бас Ларуетти - негр Каидама, Филиппо Валентини и Марианна Франческини - на вторых ролях.

Премьера оперы проходит в театре "Валле" не 26 декабря 1832 года, а 2 января 1833 года. Оркестром руководит Джакомо Орцелли, декорации и машинерия, имеющие такое большое значение в опере, где события происходят на фоне экзотических пейзажей, среди бурь, кораблекрушений, чудесных спасений, поручены известному своей эрудицией и хорошим вкусом Луиджи Феррари. Успех грандиозный: аплодисменты, вызовы, восторг!

Публика очарована вдохновенным благородством музыкального языка - как всегда, богатого мелодичными оборотами, ей нравится и точно найденное равновесие между драматическими и комедийными сценами, к тому же комедийные ситуации не похожи на привычные традиционные для оперы-буффа, а возникают совершенно неожиданно, красиво, изящно, необычайно поражает умение маэстро столь простыми средствами подняться до пафоса, волнуя тонкой прозрачностью чувств. Фантастическая основа сюжета, смелая, как в очень немногих других операх, вполне могла бы превратить "Безумного" в некий клубок, сложный, запутанный, что вызвало бы насмешки публики.

Но перед нами опера, блистающая живостью в комических эпизодах и проникнутая подлинным волнением в драматических сценах. Музыка больше не подвержена никаким влияниям, а бесспорно, оригинальная, обнаруживающая свой собственный авторский стиль - и по композиции номеров, и по манере фразировки, и по весенней свежести мелодий.

Если может показаться, будто ария тенора в первом акте напоминает какие-то приемы Россини в развитии мелодий, если кое-где в опере встречаются некоторые знакомые созвучия, то это повтор мелодий, которые Доницетти уже использовал в других своих операх.

Но таких моментов очень мало. Опера разливается потоком новизны, которая обретает все большую оригинальность и уверенность, давая начало тому своеобразному доницеттиевскому построению ансамблей, какое станет знаменитым и характерным именно для него.

Описательные сцены отличаются живописностью, яркость, как например, увертюра к опере и все другие вступления, а также сцена бури в первом действии - все они великолепны.

Газеты? Похоже, газеты начали, наконец, понимать, что перед ними необыкновенный музыкальный талант. "Нотицие дель джорно" пишет: "В "Безумном" на каждом шагу нас ожидают живейшие порывы фантазии и недостижимого гения... Вся опера - это, можно сказать, некий сплав оригинальных красот. Огромное стечение публики в театре, начиная с первого же спектакля, - самое убедительно доказательство единодушного одобрения". "Ла Ривиста театрале" восхищается: ""e;Безумный"e; появился на радость и удовлетворение нашей публики, потому что невозможно сдержать слезы, а слезы и сочувствие, вызванное взволнованностью - это самый прекрасный гимн во славу композитора. Три дуэта, каватина и рондо Элеоноры насыщены чувствами и богаты красивейшими мелодиями. И в финале первого акта грандиозна истинна и в высшей степени впечатляюща музыкальная живопись, изображающая борьбу самых высоких и сильных чувств, безутешной любви и сдерживаемого гнева, жалости и вспышек возмущения".

Доницетти рад успеху оперы, который повторяется на протяжении всего сезона, - полностью весь январь и февраль. И сразу же летят просьбы из других итальянских и европейских театров. Тогда просто в виде отдыха, маэстро помогает ставить другие свои оперы на сценах Рима. Потом вспоминает: "А "Паризина"? Отчего это Романи не шлет мне либретто Паризины? Я ведь теряю тут время!"

Ему 35 лет, он написал 36 опер, только в последнем сезоне показал пять новых произведений, в том числе Любовный напиток и Безумного, и маэстро не терпится снова приняться за работу. Ему страшно, говорит он, терять понапрасну время...

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет