Глава VII

С первыми легкими осенними туманами отдыхающие покинули озеро. Доницетти и Беллини тоже вернулись в Милан.

Они жили в одном пансионе на виа Сан Витторе, и хозяйка дома, большая любительница музыки, гордившаяся тем, что оказывает гостеприимство двум самым знаменитым итальянским оперным композиторам, могла сравнить их характеры.

Доницетти, красивый, сильный, отважный, приветливый, золотое сердце и безудержный фантазер, был взрывным и шумным. Он все время находился в движении, всегда был полон всяких идей, и никому не известно было, когда же и как он работает, если все время носится про Милану, постоянно в компании друзей и подруг. - Когда работаю? - переспрашивает он. - Работаю всегда, где угодно, когда стою, когда иду, когда гуляю и когда ем, даже когда сплю. Воображение не отдыхает ни минуты, я все время думаю о музыке, а когда сажусь за нотный лист, то получается, будто пишу под диктовку - мелодии уже все сложились в голове. Когда говорят, будто я импровизирую, это не совсем верно: я импровизирую то, что уже обдумал.

Было решено, что сезон в театре "Каркано" откроется "Анной Болейн" вечером в праздник Сан Стефано, 26 декабря, и маэстро заверил, что не подведет - напишет оперу. 10 ноября Романи вручил ему полностью законченное либретто. 10 декабря, ровно месяц спустя, вся музыка была готова и уже переписанные партии раздавались певцам.

Верно и то, что в последние недели Доницетти заперся в своей комнате и работал круглосуточно. Его словно охватил какой-то экстаз - никогда еще он не испытывал такого вдохновения, такого волнения. Душа и мозг его были захвачены какой-то мелодической бурей, которая заставила кипеть его воображение.

Беллини, напротив, требовал, чтобы во время работы все вокруг замерло и затихло, и хозяйка дома слышала, как он терзает чембало в поисках мелодий, неустанно повторяя одну и ту же тему, а когда вдохновение не приходило, вскакивал со стула, топал ногами, открывал и закрывал окна, опять возвращался к чембало и продолжал терзать клавиатуру.

Зато если ему удавалось найти музыкальную фразу, какая его удовлетворяла, тотчас раздавались радостные возгласы, он приходил в бурный восторг и работал часами, уже не вставая с места, а закончив, выходил из своей комнаты и принимался всех обнимать, счастливый, как ребенок.

Но в то время он утратил всякий интерес к "Эрнани". К тому же разве не решено было, что эта опера пойдет позднее, а сезон откроется Анной Болейн? Значит, еще есть время. Между тем "Ла Скала" поставила его недавнюю оперу "Капулетти и Монтекки", которая получила такое замечательное крещение в марте этого же года в Венеции.

В "Ла Скала", напротив, публика встретила ее холодно, и автор так огорчился, что не пожелал даже выйти на поклоны. Странное дело: опера не нравилась теперь и ему самому. Он писал другу Флоримо: "Скажу тебе вот что: на меня эта опера производит теперь вдвое меньше впечатления, чем в Венеции". И вот ему снова надо предстать перед миланской публикой со своей новой оперой "Эрнани"? Боже милостивый! Какое счастье, что прежде должна пройти "Анна Болейн" Доницетти...

И действительно, вечером в праздник Сан Стефано в театре "Каркано" дается первое представление "Анны Болейн". В зале царит особая атмосфера, какая возникает накануне больших событий. Ожидается большой успех? Большой провал? Что-то большое - несомненно.

Театр переполнен, все сгорают от любопытства ожидая, нечто невероятное. Из-за кулис дошли слухи о совершенно новом Доницетти, абсолютно непохожем на прежнего. Говорят о непривычном стиле, рассказывают также, что Паста влюблена в свою партию, потому что опера не только дает ей возможность во всем блеске проявить свои исключительные вокальные данные, но и предоставляет случай показать талант актрисы.

Говорят также, будто тенор Рубини, знаменитый Рубини, нашел в опере одну из ролей, какая ему особенно ему по душе. Уверяют, будто в финале первого действия и особенно в сценах второго акта есть музыкальный номер поразительной силы... Эти слухи, делающие ожидание еще напряженней, помогут ли опере?

Публика нервничает. В одной из лож появился Винченцо Беллини. Ложа принадлежит семье Турина, и чрезвычайно любезный синьор Фердинандо уступил маэстро почетно место рядом со своей женой. Это уж чересчур, чересчур, комментируют в партере.

Но нет в зале еще одного славного человека - нет синьоры Вирджинии, жены маэстро. Вдали отсюда переживает она, моля Бога, чтобы тот послал этим вечером ее Гаэтано большой успех. Вирджиния не приехала, так как Доницетти хочет оградить своих близких от волнений столь серьезного испытания, которое может быть очень опасным, потому также, что расходы на дорогу нужны немалые "и заработок от этого пострадает". Из Рима славная синьора - опасаясь, что муж в случае провала (Бога ради, о Небо, упаси нас от такого несчастья!) не захочет сказать ей правду, писала свекру: "Как только пройдет опера моего Гаэтано, прошу Вас, сообщите, как ее встретили, потому что, признаюсь честно, я не доверяю ему и обращаюсь к Вам. Если не откажете, то избавите меня от многих страданий, потому что представляете, наверное, в каком волнении я живу, тем более, что знаю, как остро он воспринимает все. Очень прошу Вас поехать к нему, когда будет премьера, и побыть рядом с ним".

Две темы аллегро в контрастных ритмах, несколько стремительных, нервных тактов, обрывающихся и как бы повисающих на доминанте в тональности "ре мажор"... Это началось оркестровое вступление. И сразу же, с увертюры, в зале возникает эта загадочная волна симпатии, доброжелательного порыва, взаимного понимания автора и публики, что предвещает большой успех.

Успех? Это триумф, нескончаемый восторг, какое-то всеобщее безумие. Гром оваций, которым, казалось, не будет конца, радостные крики, ураган аплодисментов, следующий за номерами, ставшими потом самыми знаменитыми, публика вскочила со своих мест, дамы, машущие платочками в ложах, исполнители, растерянные и покоренные такой бурей восторга. Доницетти, взволнованный и потрясенный, почти напуган взрывом столь радостного одобрения.

К финалу оперы в зале царит атмосфера подлинного фанатизма. "Гадзетта ди Милано" сообщает об успехе поначалу несколько сдержанно (она столь часто прежде плохо писала о Доницетти), но под конец статьи рецензент даже увлекся: "Кабалетта, исполненная Рубини, и одна из полных глубокого чувства фраз, что возможно, осталась бы незамеченной, прозвучи она в чьих-либо других устах, а не пропетая Паста, а также живые гармонии в финале - вот в сущности все, что действительно понравилось в музыке первого акта... Но во втором акте все преобразилось, и талант маэстро проявился с новой редкостной силой. Дуэт, терцет и три арии - это прекрасная, волнующая музыка. Если же говорить об исполнении, то надо было слышать Паста и Рубини в двух различных по характеру и фактуре ариях, чтобы понять, каких высот может достичь власть вокальной декламации и волшебство совершенных звуков. В терцете Паста, Рубини и Галли не только превзошли себя, но и предстали достойными мастерами совершенного созвучия, образцом согласованности в ансамбле. Это еще более восхитительно, поскольку справедливо утверждение, что в таком особенно сложном номере с прекрасными гармониями Доницетти проявил себя достойным и любимым учеником Майра".

Успех настолько грандиозный, что партитуру сразу же запросила Вена, и опера идет в Придворном театре с таким же успехом, как в Милане, с триумфом. И в Париже ее тоже ставят в Итальянском театре, где она вызывает восторг публики. Адольф Адан пишет: "Личность Доницетти проявляется в его шедевре..."

В "Гадзетта пьемонтезе" Феличе Романи хочет объяснить феномен столь впечатляющих успехов: "Когда же, оставив в изношенном чемодане весь запас старых мотивов и извечных кабалетт, опера поднимается до драматической правды и до музыки, выражающей подлинные страсти, тогда и появляется, наконец, "Анна Болейн". И публика Милана, Вены, Парижа и Лондона с удовольствием и, я бы даже сказал, почти с удивлением обнаруживает в оперном сочинении сложное единение поэзии и музыки сообразно со строгими законами искусства и непосредственным музыкальным вдохновением".

Особенно ценно суждение Джузеппе Мадзини, который пожелал посвятить "Анне Болейн" критическую статью. Он писал: "Индивидуальность характеров, которой столь варварски пренебрегают подражатели россиниевской лирики, во многих произведениях Доницетти старательно соблюдена и очерчена с редкостной силою. Кто не услышал в музыкальном изображении Генриха VIII жестокую, одновременно тираническую и неестественную его манеру, о которой повествует история? И когда Лаблаш бросает эти слова: "На трон английский взойдет другая, кто любви будет более достойна...", кто не чувствует, как содрогается душа, кто не постигает в эту минуту тайну тирана, кто не обводит хором этот двор, обрекший на смерть Болейн? Сама Анна не только смиренная жертва, которую рисует либретто, но также и история, что бы ни говорили иные; и ее песня - это песнь лебедя, ощущающего приближение смерти, песня усталой женщины, слегка окрашенная сладостным воспоминанием любви. "Анна Болейн" приближается к музыкальной эпопее. Романс Сметона, дуэт двух соперников, ария Перси "Живи", божественное "Мне радость укажи" Анны и все вообще оркестровые места, безусловно, ставят эту оперу во главе репертуара. Инструментовка в ней, хотя еще и не достигает высочайшей мелодичности, по крайней мере везде ровна, непрерывна, величаво торжественна. Хоры сообщают этому произведению завершенность, которая при современном положении не оставлять желать лучшего".

Но самым убедительным доказательством успеха оперы Доницетти стал поступок Беллини. Он должен был подготовить для сезона в "Каркано" вторую оперу; "Эрнани" была уже в работе, кое-что было написано, поэт Романи (для него, известного своим неумением держать слово, точность невероятная) уже почти закончил либретто... Но Беллини присутствовал на триумфальной премьере "Анны Болейн" в памятный вечер праздника Сан Стефано и был ошеломлен, даже испуган. Несколько дней спустя он является со смиренной и печальной физиономией к поэту Романи: все это время он думал о своей опере, об успехе соперника - друга, но все-таки соперника, он думал об опере, над которой работал, и теперь не хочет больше писать Эрнани.

• Ты с ума сошел! - вскипает Романи. - Отчего же не отказался от контракта c театром "Каркано" хотя бы за два месяца до истечения срока! Нет, Беллини не сошел с ума и не собирается отказываться от контракта, он лишь хочет расстаться с "Эрнани". Поэт продолжает убеждать композитора, что это безумие, но Беллини не дает запугать себя:
• Послушай, дорогой, великий и знаменитый Романи, как я могу появиться перед миланской публикой с другой оперой-сериа - вернее, даже с трагедией - сейчас, после потрясающего, необыкновенного успеха "Анны Болейн": да что я говорю - успех! Это триумф, это небывалый фанатизм публики. Она буквально без ума и от оперы и от музыки. Понятно, что если следом явлюсь я с похожей оперой, то мне невольно придется выдерживать сравнение, а публика уже слишком избалована оперой Доницетти. Моя опера будет встречена в штыки. Успех Доницетти невероятно велик, слишком велик, чтобы можно было сражаться на одном и том же поле. Это значит обеспечить себе несомненный, колоссальный провал.

Поэт пытается переубедить композитора, но Беллини неколебим. Он уже решил, что надо делать, а именно - отказаться от "Эрнани", да и от любой другой оперы героического плана и поискать, напротив, другой, какой-то спокойный, красивый сюжет, где действие происходило бы с в сельской местности, некую идиллию. Вместо грандиозных страстей ему нужны простые человеческие чувства, никаких необыкновенных персонажей, а только самые обычные люди.

Поэт Романи пытается возражать, но Беллини настаивает, уверяет, что "умер бы от стыда, если бы пришлось претерпеть такое фиаско после триумфа Доницетти", и либреттист вынужден уступить. Так появляется на свет "Сомнамбула", которая вечером 6 марта получает в театре "Каркано" такой же восторженный прием, каким была встречена "Анна Болей"н. Из-за боязни, казавшейся капризом соперничества, родился шедевр.

Теперь Доницетти, пока идут триумфальные представления "Анны Болейн" (уже прошло 10, 15, 20 спектаклей, кто знает, когда перестанут давать оперу?) позволяет в награду самому себе поездку в Бергамо. Ему хочется поцеловать мать, обнять отца и сказать ему: "Ну, видишь теперь, что театры в самых крупных городах хотят ставить оперы твоего сумасшедшего сына, а ты уговаривал его сменить ремесло?" Ему хочется обнять дорогого маэстро Майра, который теперь, после Анны Болейн, приветствуя своего любимого ученика, впервые называет его "маэстро", рождая у Доницетти чувство гордости. Ему хочется вновь увидеть всех своих друзей, родной город.

Он возвращается в Бергамо триумфатором, но при этом ни тени зазнайства. Все с радостью узнают в нем прежнего славного юношу, каким он был, когда учился в школе, и если кто-нибудь из однокашников. оробев перед знаменитостью, с почтительным уважением обращается к нему на вы, Доницетти заставляет его перейти на ты.

Ах, как же хорошо дышать родным воздухом, вновь увидеть знакомые с детства холмы, церкви, опять слышать этот грубоватый, но такой близкий говор, такой нежный и музыкальный для его слуха! Все, разумеется, приглашают Гаэтано в гости, все устраивают в его честь приемы и банкеты, и он, польщенный и довольный, смеясь, возражает: - Вы что же, считаете, если я маэстро композитор, значит, по-вашему, постоянно голодный, и готовы держать меня за столом целые сутки? Сжальтесь, друзья мои, сжальтесь надо мной, иначе вместо привычного вам Доницетти отсюда уедет круглый шар, наполненный супами, бульонами, полентой и дичью...

Он возражает, но с удовольствием отдается всем этим празднествам, причем особенно нравятся ему самые незамысловатые, самые простонародные: завтраки и ужины в остериях, вроде знаменитой "Три горбуна", что держит забавный Беттинелли - своеобразная остерия с просторной комнатой, облагороженной огромным камином с поблескивающей на стенах медной посудой, со шкафом, полным надушенными ароматными травами скатертями, и кухней, где столько снеди, что можно накормить целый полк. А во дворе большая площадка для игры в шары, только уже стало слишком холодно, чтобы накрывать столы на открытом воздухе, теперь сюда выходят лишь постоять на солнышке да выпить стаканчик сухого белого вина, прежде чем усесться за трапезу.

И тогда в доме, в тепле, все принимаются есть, пить, смеяться, петь, и неизменно тут оказывается какой-нибудь небольшой оркестрик, составленный из друзей или бродячих музыкантов. И почти всегда кончается тем, что маэстро вскакивает с места, хватает скрипку или контрабас и начинает импровизировать такие веселые, такие зажигательные мелодии, что покоряет всех. И это автор трагической "Анны Болейн"? Да это же студент на каникулах! Бергамаский художник Делеиди, по прозвищу Туман, в просветах между такими сельскими пирушками написал прекрасный портрет Доницетти.

В красивом саду маэстро и его друг Дольчи, сидя на невысокой каменной ограде, читают партитуру, которую маэстро Майр раскрыл у себя на коленях, а напротив стоит и почтительно глядит на них хозяин "Трех горбунов", здесь же и сам художник Делеиди, рисующий эту группу в альбоме, а фоном служат несколько кипарисов, и на заднем плане видны бергамаские холмы. Доницетти даже и не подозревал, что так любит свой город. "Ах, если бы я мог раздобыть большую панораму Бергамо! Когда-то такие продавались, и я бы многое отдал за нее, знаете... Ах, если бы Делеиди написал для меня несколько пейзажей, как я был бы рад!" - вздыхает он.

Неожиданно всплыли в памяти голубые глаза Джудитты. Гаэтано удивился, что ни разу не вспоминал о ней раньше. Забыта, значит? Не совсем, раз все-таки подумал, но теперь воспоминание кажется таким туманным.... Он пытается узнать о ней хоть что-нибудь, но никому ничего не известно. Наверное, она по-прежнему живет в Милане, может быть, даже была на триумфальной премьере "Анны Болейн"? Ему кажется странным, что он не вспомнил о ней тогда.

Но теперь он даже рад этому. Ведь тем самым он оказал уважение своей дорогой, нежной чистой, преданной Вирджинии, которая с волнением ожидала в Риме известия о том, как прошла опера. Он писал ей: "Моя дорогая супруга, моя очень уважаемая и очень-очень любимая, надо сообщить Вам, что новая опера влюбленного в Вас Вашего знаменитого мужа встретила такой прием, лучше которого и мечтать нельзя. Успех, триумф, безумие, казалось, публика сошла с ума, все говорят, что не помнят ничего подобного. Я был так счастлив, что чуть не прослезился, представляешь! Душа моя стремилась к тебе, и я думал, как бы ты обрадовалась, если бы оказалась здесь, но ты ведь знаешь, я не хочу доставлять тебе таких сильных волнений, потому что все это красиво на словах, а на деле от подобных переживаний можно и неожиданно умереть, особенно, когда не уверен в исходе. Хотя я и рассчитывал на хороший прием, потому что все лестно отзывались об опере - и артисты, и оркестр, и даже импресарио - все же в первые четверть часа я был словно подвешен между раем и адом... Теперь я в раю и не могу передать тебе, как доволен. Мне недостает только поцелуя моей Вирджинии, за которым приеду как можно скорее. Прошу тебя, подготовь мне встречу, какую заслуживает исполненный страсти великий маэстро, который вернувшись домой, первым делом хочет обнять свою жену".

Но прежде чем вернуться в Рим, ему надо заехать в Турин по приглашению двора, дабы написать кантату в честь бракосочетания эрцгерцога Фердинанда австрийского, который стал потом императором Фердинандом I, с принцессой Марианной Каролиной Савойской. В Рим Доницетти приезжает в феврале, когда особенно бурным и боевым становится движение патриотов и в заговорах рождаются герои, отдавшие жизни за освобождение родины, а кровь мучеников еще более освящает надежды, еще сильнее укрепляет веру в победу. Папские власти, следуя примеру правителей других итальянских государств, наложили запрет на все зрелища и уличные выступления, запретили надевать маски, и карнавальный сезон закончился на четыре дня раньше. Город взбудоражен, происходят военные столкновения. 16 февраля маэстро отправляет отцу письмо: "Пишу Вам, чтобы Вы не подумали, будто я погиб тут под выстрелами... У меня все в порядке и в субботу поеду в Неаполь, но путь не свободен от убийц, потому что правительство предусмотрительно собрало здесь войска, которые расположились на дорогах через болота, и как только это произошло, был изрешечен пулями тот самый дилижанс, в котором я приехал в из Болоньи в Рим и который направлялся из Террачины. Подожду, пока войска придут на свои места, и отправлюсь..."

И Доницетти действительно отправился в путь. В Неаполе его встречают как триумфатора, так как и сюда долетело эхо колоссального успеха "Анны Болейн", и театры просят у него новые оперы. Но он все же удерживается от соблазна и до самой осени 1831 года не пишет ничего нового, зато развлекается, сочиняя неаполитанские песни, которые сразу же становятся популярными.

Однако в последние месяцы, словно устыдившись, что за целый год не выступил ни с одной новой оперой, он написал сразу две одноактные оперы: "Франческа Фуанская" и "Романистка" - небольшие, несущественные безделушки. Тем временем другие его оперы путешествуют по всему свету, и маэстро часто протестует против неряшливого их исполнения и ужасных постановок, когда спектакль не спасает даже самая вдохновенная музыка. И жалуется, что нет закона, который ограждал бы композиторов от подобного безобразия. - Вы, живописцы, счастливые люди, - говорил он другу Франческо Когетти, тоже бергамасцу, живущему в Риме, - счастливые, потому что пишете свои картины в одиночку, и вам не нужна ничья помощь!

В Модене произошел характерный случай. Показывалась опера "Ссыльные в Сибири". В это время в стране происходили героические восстания, и публика громко выкрикивала призывы: "Да здравствует Италия!", "Да здравствует независимость!", "Да здравствует свобода!" Она требовала исполнить национальный гимн. Но какой? Дирижеру пришла мысль повторить марш из третьего акта оперы, который Доницетти написал как гимн ссыльных, введя в него мелодию русского императорского гимна.

В карнавальный сезон 1832 года "Ссыльные" шли и в театре "Валле" в Риме с обновленной увертюрой и некоторыми новыми номерами. В исполнении знаменитой Каролины Унгер, баритона Сальватори, тенора Сторти и баса Лауретти опера имела такой успех, что ее повторили 15 раз, и неизменно под ураган аплодисментов. Это был настоящий триумф, и друг Когетти сказал Доницетти: - Триумфы в Милане, триумфы в Риме. Совершенно необходимо, чтобы я написал твой большой портрет маслом. - Решай сам, - ответил маэстро, - я могу приспособиться ко всему. Он пошутил, чтобы скрыть свою радость: позировать для портрета, под которым будет стоять подпись молодого, но уже высоко ценимого Франческо Когетти! Конечно, Доницетти соглашается с великим ликованием. Он писал домой: "Был у Когетти в его мастерской, зашел взглянуть на картину... Она восхитила меня - поразительная красота, просто не могу налюбоваться. Несомненно, придет день, когда Когетти станет гордостью родины".

Портрет, который нам может показаться несколько напыщенным и немного мрачным по колориту, получил тогда высокую оценку. В статье в "Тиберино" поэт Ферретти восторженно описывал его: "Художник Когетти уловил самый трудный для воспроизведения на полотне момент: вдохновенно творящего композитора, потому что у музыканта процесс сочинения совсем иной, нежели у поэта, хотя поэзия и музыка - родные сестры. У маэстро бледное лицо от бессонных ночей, проведенных в поисках гармонии. Его облик более чем правдив, рисунок свободный, без манерности, руки, особенно правая, очень красивы, чувствуется, что в них течет живая кровь. Он сидит за инструментом, который звуками сообщает ему об удачно найденных мелодиях".

Год спустя художник Когетти подарил Доницетти карандашные портреты отца и матери композитора, исполненные с тонким изяществом, и маэстро дорожил ими.

Пришло время вновь серьезно взяться за работу, и готовя мессу для Неаполя, он одновременно начал писать для "Сан-Карло" новую оперу - "Фауста", для которой поэт Джилардони уже принес ему первые стихи. Но однажды, когда Доницетти, обеспокоенный, почему поэт не присылает продолжение либретто, послал ему записку с напоминанием, что нужно поторопиться, ему сообщили о тяжелой болезни друга. Действительно, вскоре Джилардони скончался. Опечаленный и ошеломленный, так как всего несколько дней назад он виделся с Джилардони, и тот выглядел совершенно здоровым, Доницетти мужественно перенес это несчастье. Используя свой легкий поэтический дар, он сам написал недостающие стихи и за шестнадцать дней маэстро закончил и либретто, и музыку.

Премьера "Фаусты" состоялась в "Сан-Карло" 12 января 1832 года, ей немного поаплодировали, и только. Газеты нашли в опере мужественный и драматический стиль, искусную инструментовку, сильную увертюру, два прекрасных дуэта и один ансамбль, но ничего больше. И Доницетти опять довольствуется этим? После "Анны Болейн"? Знаменитая певица Джудитта Гризи, узнав, что маэстро принялся за новую оперу для "Ла Скала", с огорчением пишет в Милан: "Ведь Доницетти надо только взяться за ум! Это просто невероятно! Такой талант, который мог бы своими знаниями смести сто Беллини, да нет, господа, он желает писать по сто опер в год, и до сих пор у нас есть только "Анна Болейн"!"

Новая опера, для которой Романи предложил либретто, - "Уго, граф парижский". И Доницетти ненадолго приехал в Милан, чтобы встретиться с поэтом и уладить контракт с импресарио. Он оказался в "Ла Скала" на открытии нового сезона 26 декабря 1831 года - в тот печальный для Беллини вечер, когда премьера его "Нормы" прошла в грозной атмосфере и была отвергнута публикой. Под впечатлением трагической неожиданности настрадавшийся Беллини написал в тот вечер другу Флоримо: "Вернулся из "Ла Скала" после премьеры "Нормы". Ты не поверишь! Фиаско!!! Фиаско!!! Торжественное фиаско!!!" Когда занавес опустился в последний раз и опера, казалось, была похоронена, публика, покидая зал, выражала сожаление, что такой маэстро, как Беллини, позволил себе написать столь неудачную музыку. Многие зрители узнали в фойе красивого, решительного, похожего на мушкетера молодого человека, вызывавшего у всех большую симпатию, и подошли к нему узнать его мнение. И он сказал: - Публика не права. Эту оперу не поняли.

Надо было иметь немало мужества, чтобы в этот вечер так восстать против общего мнения. Но молодой синьор не боялся публики: - Вы поспешили с выводом, дорогие господа, - продолжал он. - Я лично был бы счастлив, если бы написал такую оперу. И охотно поставил бы свое имея под этой музыкой. Вспомните интродукцию, большую арию и финал оперы - одних только этих номеров уже достаточно, чтобы признать высочайший мелодический талант автора. Миланцы очень скоро поймут, что вынесли совершенно необоснованное суждение.

Миланцы и в самом деле поняли свою ошибку уже на втором представлении "Нормы". А тот синьор, похожий на мушкетера, который так великодушно вступился за своего коллегу, был Гаэтано Доницетти. Его не беспокоило что этот рыцарский жест может повредить ему как автору, поскольку в афише театра была объявлена и опера Доницетти.

Либретто "Уго, графа парижского" было настолько искалечено, прямо-таки изуродовано цензурой, что Романи отказался поставить свое имя на титульном листе. И Доницетти тоже возмутился, но по контракту был обязан вывести свою оперу на сцену.

Многие жители Бергамо приехали в тот вечер в "Ла Скала". После триумфа "Анны Болейн" бергамасцы справедливо полагали, что отблеск славы маэстро ложится и на них, его сограждан. Поэтому они специально посетили Милан, чтобы поддержать своего Гаэтано, хоть теперь он и не нуждался в этом. Маэстро писал отцу: "Передайте Дольчи, что моя опера идет в субботу или во вторник, и не приезжайте, прошу Вас, я не люблю, когда Вы бываете на первых представлениях моих опер".

Опера не понравилась, и зрители аплодировали весьма сдержанно. Правда, газеты похвалили: "Успех был весьма приличный, - писала "Гадзетта ди Милано", - в инструментовке ощущалась опытная рука маэстро, мелодии красивые, хотя и не всегда оригинальные".

Но автор не строил иллюзий. Это был успех из уважения - из уважения, которое публика питала к нему, как к автору триумфальной "Анны Болейн". Какая разница с тем приемом, что был вечером чуть больше года назад!

Импресарио театра "Каннобиана" чрезвычайно озабочен. Его театр, крупнейший в Милане после "Ла Скала", рискует остаться не открытие сезона в мае без новой оперы. А новинка уже обещана публике и должна стать главной приманкой в репертуаре. Но композитор, который взялся подготовить эту оперу, явился в театр в последний момент и с невинным видом, как ни в чем не бывало, сообщил, что вдохновение предало его, а посему он не может представить новую оперу в назначенный срок ровно за две недели до объявленной даты премьеры. С ума можно сойти!

Бедный импресарио, он в отчаянии! Как выйти из положения? И тут ему приходит в голову одна идея. Он разыскивает маэстро Доницетти. Доницетти - это чудо! Все говорят, что он может сочинить что угодно всего за несколько дней. Кроме того, Доницетти - кумир публики, несмотря на довольно прохладный прием его последней оперы в "Ла Скала". Всем памятны многие другие его оперы и триумф "Анны Болейн". Если бы Доницетти захотел спасти импресарио, оказавшегося в таком затруднении? Только он может сделать это! Импресарио в отчаянии чуть ли не бросается к ногам композитора: - Маэстро, моя жизнь в ваших руках. - Вы принимаете меня за врача? - Но у меня положение, хуже чем у больного. На 12 мая, да, да, вот этого мая, а сейчас у нас конец апреля, мне нужна новая опера. - А при чем здесь я? - Боже, да ведь только вы можете спасти меня! - Вы немножко опоздали, мне кажется. - Опоздал? Но если бы я знал заранее! А маэстро, который должен был написать для меня новую оперу, только что сообщил, что не успевает к сроку. Умоляю тебя, спаси! Дай мне оперу! - Ты с ума сошел! - Я не рассчитываю, разумеется, на новую оперу. Понимаю, что времени мало, но ты можешь переделать какую-нибудь из твоих старых партитур, из тех, что публика не помнит, ты ведь их столько написал! И можно было бы выдать ее за новую!

Доницетти внимательно смотрит на импресарио и качает головой. - Я понял, дорогой мой. Ты хочешь сказать: будь вторым Россини, последуй его примеру. Но Россини - гений и может позволить себе всё, что хочет. А я - нет. - Как нет? А ты разве не такой же гений? - Оставь. Я знаю, что я такое. Но перекройкой или перелицовкой старой музыки, своей или чужой, я не занимаюсь. Бывают обстоятельства, я вынужден иногда... Но в общем стараюсь этого не делать, ты же знаешь, критики и газеты так и шпионят за мной, сетуют, что я и без того пишу слишком много опер, по их уверению... Нет, нет, и разговаривать не о чем. Конечно, искусство иногда превращается в ремесло, что поделаешь. Но тогда это ремесло сапожника.

Импресарио в полнейшем отчаянии и уж совсем безнадежно просит: - Ну, все-таки! - Нет, я ничего не буду делать. - Ты губишь меня! Пускаешь по миру всю мою семью! - При чем тут семья? - Пойми, если я обанкрочусь, что, по-твоему, будет с моей семьей? А театр? Ты губишь и театр. А все мои несчастные артисты? Доницетти смеется: - Ради Бога, остановись, а то я окажусь виновником гибели всего Милана. Послушай...

У Доницетти хорошее настроение. Оно у него почти всегда такое, потому что он старается постоянно быть выдержанным, даже когда это не так просто сделать. Но сегодня он весел: этот импресарио из "Каннобиана" всегда любезен с ним, может, он сумеет помочь ему? - Послушай-ка, мой распрекрасный импресарио, у меня возникла одна мысль. Две недели, говоришь? Этого мало, очень малою. А еще недельку никак нельзя добавить? - Невозможно! Все готово для открытия театра. - Две недели... И в самом деле слишком мало... Но в общем... Я хочу держать пари с самим собой. Интересно, смогу ли написать для тебя совершенно новую оперу за две недели?

Распрекрасный импресарио смотрит на него во все глаза. Доницетти известен непосредственностью вдохновения, легкостью и быстротой, с какой сочиняет музыку - все это так, согласен, но чтобы за две недели написать оперу, для которой еще даже либретто нет, это представляется просто невероятным даже ему. Импресарио бормочет: - Доницетти, так ты смог бы это сделать? - Минутку, я еще не сказал ничего определенного. Сначала мне надо повидать Романи, согласится ли он немедленно написать либретто. Знаешь, Романи ведь не любитель срочных работ. Он пишет быстро, но ужасно любит тянуть. Пойду поговорю с ним, а ты подожди. Если не вернусь с забинтованной головой, значит, он согласился.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет