Дневник моих песен (продолжение)
Глава №88 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержанию«Каллиграммы». Пишу эти строчки спустя четыре года после сочинения этого цикла (1948), что позволяет мне судить о нем трезво. Смею ли написать, что я им дорожу! Для меня он представляет собой завершение целого ряда исканий перевода на музыкальный язык Аполлинера. Чем больше я перелистываю томики его стихов, тем больше чувствую, что в них больше нет пищи для меня. Не то, чтобы я меньше стал любить поэзию Аполлинера (никогда я не любил ее так сильно), но мне кажется, я исчерпал в ней все, что мне подходит. И вот в 48-м я взялся за «Каллиграммы». У меня вдохновение (пусть мне простят это слово) всегда возникает из ассоциаций, и «Каллиграммы» навсегда связаны с весной 1918-го, когда, прежде чем отправиться на фронт, я купил у Адрианны Монье том «Mercure». Тогда я состоял в подразделении, которое формировалось в Тремблэ. И в этот раз случай привел меня на берега Марны как в детстве. Если не удавалось удрать в «самоволку» и прыгнуть в трамвай в Венсенне, то я проводил конец дня в маленьких бистро в Ножане. Именно, в одном из них я и познакомился с книгой Аполлинера, соединяя таким образом то, что выпало пережить, с вымыслом «Каллиграмм». В память об этом прошлом я посвятил каждую из своих песен одному из друзей тех дней, а также и прелестной Жаклин Аполлинер, которую я впервые увидел в 1917-м на Монпарнасё рядом с Тийомом и Пикассо и к которой в настоящее время я питаю такую большую симпатию. С точки зрения техники в них я пустился в эксперимент, в тонкости пианистического письма, попытавшись в пьесе «Идет дождь» сделать нечто вроде музыкальной каллиграммы.
Первая песня — «Шпионка» — начинается в ритме, который я часто применял в песнях на Элюара, однако же здесь весь тон совсем другой, скорее чувственный, чем лирический. Считаю, что строки «и видится она — мне это не забыть — глаза завязаны — готова к смерти», с их равномерным, но «рубленым» ритмом принадлежат к наиболее точно удавшейся мне просодии.
«Подобно кузнечикам» нравится мне своим общим тоном на полпути между песней [озорной или простонародной] и собственно романсом. Как это часто бывает у Аполлинера, стихотворение развертывается быстро и вдруг точно натыкается на коду в новом ритме.
Мне кажется, я довольно удачно перевел на музыку «Пленительная радость солнечного мира» в ритме, который напоминает о солнце из «Примерных животных».
Теперь мы добрались до «Путешествия», одного из тех немногих романсов, которыми я, вероятно, больше всего дорожу. Он намного выше «Рыданий», в которых несколько модуляционных переходов всегда будут тяготить меня своей неожиданностью и заметной вымученностью. «Путешествие» ведет от переживаний к молчанию, через меланхолию и любовь. Аккомпанировать нужно с обильной педалью, вуалируя, как это не раз уже говорил, повторяющиеся ритмические фигурации, очень певуче, с ровной мягкостью как в фортепианной, так и в вокальной партиях. «Испанская ночь» и следующая за ней фраза должны быть пиано. «Твое лицо» нежно и внезапно форте, как если бы сквозь тучи вдруг прорвался луч луны. Конец для меня полон тишиной июльской ночи, когда в детстве с террасы моего дома я слышал вдали шум поезда, «уезжавшего на каникулы» (как я тогда говорил).
«Мазурка» (Движения сердца.— Вильморен). В духе Пуленка, сделано Пуленком, которому подобное приключение было глубоко противно.