Мои друзья и я. Сергей Прокофьев (продолжение)
Глава №58 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюС. О. — Как это любопытно!
Ф. П. — Не правда ли? В каждом письме, а я мог бы привести и третью выписку, речь идет только о бридже ... Нужно сказать, что именно в 1931 и 1932 годах почти каждую неделю по вечерам мы собирались у Прокофьева: Жак Феврье — он был превосходный бриджист, Алехин, о котором Прокофьев говорил в том письме, и одна-русская дама, очень хорошо игравшая. Обычно мы проводили вечер за игрой. Музыкой мы тоже занимались. Если я приезжал рано, мы вместо обеда закусывали чем-нибудь холодным, а потом играли в четыре руки ... Вот... На этом-то и завязалась дружба с Сержем.
С. О. — Но я все же предполагаю, что, помимо бриджа, Прокофьева, должно быть, интересовало и многое другое? Можете ли Вы нам сказать, например, в области литературы интересовался ли он французскими писателями, а также, разумеется, и русскими? Например, читал ли он Марселя Пруста?
Ф. П. — Сейчас я Вам отвечу. Прокофьев великолепно говорил и очень хорошо писал по-французски. Перечитывая его письма, ни по стилю, ни по орфографии нельзя подумать, что это писал русский.
С. О. — Значит, для него не представляло никакой трудности читать поэзию?
Ф. П. — Поэзию? Я не думаю, чтобы французская поэзия его трогала, я не думаю, что Рембо ...
С. О. — А Верлен? А Макс Жакоб?
Ф. П. — Он не проявлял к ним интереса ... Его не интересовал и Жид, как мне кажется, потому, что склад ума Жида был слишком картезианским для русского. Прустом, несомненно, он интересовался больше, но мне все же кажется, что его, главным образом, интересовали жизнь и история религий. Впрочем, его опера «Огненный ангел» — великолепная опера — прекрасное доказательство этого интереса к религии.
С. О. — Он — как Мусоргский, который в основу «Хованщины» положил религиозную проблему старообрядцев?
Ф. П. — Да, совершенно так же. Почти то же он сделал в «Огненном ангеле». Знаете, он, например, абсолютно не интересовался Бальзаком, которого мог бы превосходно понять. Нет, нет, нет, он не проявлял склонности к литературе, это был прежде всего музыкант. Равель читал не много, но у Равеля были поэтические интересы. Думаю, что я достаточно хорошо знал Прокофьева, чтобы иметь право это утверждать — он никогда не говорил со мной о поэтах, а между тем он знал, что я знаком со всеми поэтами. Нет, в самом деле, его интересовала только музыка, я даже осмелюсь сказать — ЕГО МУЗЫКА!
С. О. — Понимаю. Могу я позволить себе теперь одно собственное воспоминание? Извините меня за это, но оно имеет отношение к предмету нашей беседы. В 1942 году в Рио-дет Канейро полковник де Базиль, руководивший там балетной антрепризой (в связи с этим он скупил все декорации Дягилева):, поставил на сцене «Блудного сына» Прокофьева в декорациях Жоржа Руо. И полковник мне сообщил по секрету что Прокофьев не только не одобрял этот спектакль, но был от него в ужасе. Это наводит меня на мысль спросить Вас, любил ли Прокофьев, подобно Вам, подобно большинству композиторов, таким, например, как Стравинский, как Жорж Орик, как Анри Соге, любил ли он живопись?
Ф. П. — Нет. Это совершенно точно, это так же точно, как то, что Прокофьев ненавидел декорации Руо. Он хотел бы для «Блудного сына» чего-то более русского ... понимаете ... ему больше нравились Гончарова и Ларионов, которые оформили «Шута». И ... как бы это сказать .., палестинская сторона декораций Руо, может быть, даже немного в стиле «Сумерек над Босфором»... Эти декорации с их охряными и желтыми пятнами, и эта луна на небе ... Ему это не нравилось. В живописи его, разумеется, интересовала живопись Пикассо, но, вот, например, его очень хороший портрет, который написал Матисс — мы все общались, и поэтому было естественно, что Матисс написал его портрет, как Пикассо написал мой; так вот, мне кажется, он был очень доволен этим портретом и находил его отличным, но я не думаю, чтобы он испытывал большую склонность к живописи Матисса и стилю Матисса. Повторяю Вам еще раз: только музыка, ЕГО МУЗЫКА!