Мои друзья и я. Мануэль де Фалья (продолжение)
Глава №45 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюС. О. — Никогда?
Ф. П. — Да, никогда. Он жил своей верой напряженно и тайно. Однажды утром в маленьком венецианском кафе Фалья долго рассказывал мне о Педреле, испанском композиторе, малоизвестном за пределами Испании, сыгравшем значительную роль в музыкальном развитии Фальи после его возвращения в 1914 году в Мадрид, куда призвала его война. Фалья часто повторял, что он заново воспринял музыкальную Испанию благодаря Дебюсси, но, вернувшись на родину, он, благодаря общению с Педрелем, понял, что для испанского композитора, кроме мадридских сарсуэл есть другие источники вдохновения. Именно в этом заключается основное глубокое отличие Фальи от Альбениса.
С. О. — Да, и это недостаточно широко известно.
Ф. П. — Об этом думают недостаточно. В этом явное различие их культуры. Фалья гораздо ближе к фольклору, а Альбенис — к сарсуэле; Фелипе Педрель, выпустив четыре тома своих трудов, сделал для фольклора и для старинной испанской музыки то, что Барток сделал для венгерской народной песни; иначе говоря, каждый из них окончательно закрепил подлинную национальную традицию в своей стране. Отзвуки столь специфичной гармонизации Педреля Вы найдете у Фальи в «Песне рыбака» в «Любви- чародейке», и, в еще большей степени, в «Балаганчике». В речах Фальи всегда было что- то доверительное, конфиденциальное. Он очень редко высказывал свое мнение о про- изведениях своих современников. Ему нравилось или не нравилось, вот и все! Скажем даже, он уважал или пренебрегал, так как это было больше в его характере — характере человека гордого и замкнутого. Он очень редко подчеркивал технические детали, а ведь, бог мой, какой техникой он обладал! Наконец, о Фалье говорили, что он загадочен, но это глубоко ошибочно, потому что Фалья, напротив, был мистиком, чистым и ясным, как кристалл. Но при этом в нем были очень забавные черточки. Во время репетиций он не раздражался, он нервничал! Этот вид нервного возбуждения, столь специфично испанский, я наблюдал также у моего учителя Рикардо Виньеса. У них обоих внезапно речь приобретала ритмику неистовых гитарных переборов!
С. О. — Так-так-так-так! Совершенно точно, я себе это ясно представляю!
Ф. П. — И, напротив, какой ощущался просветленный покой, когда Фалья вступал в область духовную. Я хотел бы рассказать Вам сейчас об одном из самых редких и чудесных дней, что я когда-либо пережил. Представьте себе, однажды во второй половине дня мы с Фальей остались одни во дворце Полиньяк; все остальные гости отправились на лодках в Лидо. Около пяти часов пополудни я предложил Фалье немного прогуляться, и мы вступили в лабиринт венецианских улочек, где так легко заблудиться; несмотря на то, что мое чувство ориентации ненадежно, я все же нашел чудесную маленькую церковь, где был несколькими днями раньше, орган которой мне показался великолепным. Сейчас я забыл название этой маленькой церкви, но, уверяю Вас, Стефан, что если бы я снова оказался в Венеции, мне не потребовалось бы много времени, чтобы ее отыскать. Ну, вот, был час вечерней молитвы. Я сейчас не помню, по случаю какого праздника церковь была затянута красным шелком. Очень сильно пахло ладаном и туберозами, от этого запаха сжимало виски. Органист, казалось, играл для нас, и только Фрескобальди. Войдя в церковь, Фалья сразу же погрузился в молитву и подобно тому, как рассказывают, что некоторые святые в состоянии экстаза внезапно становились невидимыми для обычных людей, так и у меня создалось впечатление, что Фалья исчез из моего поля зрения. Спустя длительное время, решив уходить, я подошел к нему и тронул его за плечо. Мгновение он смотрел на меня, не видя, а затем снова погрузился в молитву! Я вышел из церкви и с тех пор больше уже не видел Фалью, так как в тот же вечер он уехал поездом, а я в это время репетировал в Решсе. Фалья тогда вернулся в Испанию и ... покинул ее только в гражданскую войну, уехав в Аргентину. Я больше никогда его не видел. Для меня это было последнее видение музыканта, которого я всегда любил и которым всегда восхищался ...нечто вроде Вознесения!