Мои друзья и я. Макс Жакоб (продолжение)
Глава №40 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюС. О. — Но прежде чем говорить о Максе Жакобе времени Сан-Бенуа-сюр-Луар, вернемся, если вы не против, к Максу — фантазеру и шутнику, который частенько посещал ресторан Вернена, тот самый, о котором он говорил: Опять иду к Вернену в ресторанчик, В его давно осточертевший мир. Но там всегда дают вина стаканчик И сливочный в придачу сыр. Это неизданное четверостишие характерно для Макса-парижанина, о котором я бы хотел, дорогой Франсис, чтобы Вы поделились воспоминаниями. Согласны?
Ф. П. — Нет ничего легче. Знаете, если выбирать что-нибудь из альбома своих воспоминаний о Максе, что дало бы достаточно полное представление о нем, пожалуй, я бы выбрал тот немного странный вечер, когда Сесиль Сорель решила пригласить поужинать вместе Марселя Пруста и Макса Жакоба. Люсьен Доде, сын Альфонса Доде и брат Леона, был ведущим в этой игре. Это было, подождите-ка, это было в 1925 году. Тогда существовал в нескольких шагах от Оперы весьма элегантный ночной клуб «Сад моей сестры», куда весь Париж являлся утолять сумасшедшую жажду танцев, которая овладела им после 1918 года. Когда Макс Жакоб однажды за завтраком у мадам Альфонс Доде выразил желание встретиться с Прустом, Сорель, присутствовавшая на этом завтраке, подхватила его слова на лету и воскликнула: «Ах, дорогой великий поэт, мы это устроим, не правда ли, Люсьен?» Люсьен Доде был близким другом Марселя Пруста и взял на себя труд все уладить, потому что, когда дело касалось Пруста, то приглашение превращалось в церемонию не менее сложную, чем дипломатическая миссия. В то время Пруст, которого все больше и больше мучила его болезнь, выходил очень редко и только очень поздно ночью, когда его хроническая астма давала ему небольшую передышку. К тому же, правда, это стало известно позже, Пруст знал, что его дни сочтены и уединился главным образом потому, что лихорадочно заканчивал свое произведение. Все же, в конце концов, Пруст принял приглашение Сорель, и мы назначили встречу на один субботний вечер. Я как сейчас вижу наш стол: Сорель, в шлеме из высоких перьев, буквально обвитая нитками жемчуга. Люсьен, флегматичный и очень элегантный, Жак Порель, духовный сын Режан, зачинщик этого приключения, Жорж Орик и я, ошарашенные и очарованные, и Макс в сюртуке с бархатным воротником, в котором он был похож на директора провинциального лицея. «Вы любите танцевать, дорогой поэт?» — томно проворковала Сорель. «Мой бог, мадам!» ... и прежде чем мы смогли прийти в себя от изумления, Сесиль Сорель и Макс Жакоб уже вальсировали в центре круга. Окончив танец и усаживаясь, Макс прошептал мне на ухо: «О, боже мой, а я-то хотел утром причаститься!» И в этом тоже весь Макс Жакоб. Пруст позвонил очень поздно по телефону из отеля Риц, прося извинить его — он слишком устал, чтобы присоединиться к нам. Я так и не знаю, встретились ли когда-нибудь потом Макс и Пруст, думаю, что нет ...
С. О. — Да, я тоже никогда об этом не слышал. Быть может ... но едва ли ...
Ф. П. — Да это и не важно.
С. О. — И все же это занятный случай.
Ф. П. — Да, забавно.
С. О. — Достаточно неожиданный, признаюсь. Но давайте станем снова серьезны, дорогой Франсис. Вы часто сотрудничали с Максом Жакобом?
Ф. П. — О, да, конечно. В 1931 году я сочинил цикл из пяти песен на стихи Макса Жакоба в бретонском духе, а, главное, в 1932 году я написал, рискну нескромно заявить, одно из моих наиболее значительных произведений: «Бал-маскарад», светскую кантату для баритона и камерного оркестра.