Пётр Ильич Чайковский
Глава №33 книги «Путеводитель по операм — 2»
К предыдущей главе К следующей главе К содержанию
В Третьяковской галерее есть портрет Чайковского работы художника Кузнецова, запечатлевший черты пятидесятилетнего композитора. Высокий, выпуклый лоб обрамлен белыми, как снег, волосами. Из-под задумчиво сдвинутых бровей глаза смотрят как-то особенно нежно и внимательно, мечтательно и пытливо. Это взгляд человека, достигшего таких вершин, откуда можно сразу охватить минувшее и будущее, безотрадную пустыню и буйно цветущую жизнь, героические деяния и смятенное отступление, титанический взлет фантазии и мелочи действительности, с жаром изученные, точно подмеченные и ревниво сохраненные памятью.
Кисть Кузнецова выдает и другие черты характера композитора: полуседая борода скрывает по-детски полный, трогательный рот. Рот много страдавшего взрослого ребенка, который предпочитает словам молчание, а если непременно надо говорить, то вполголоса, не любит приказывать, а только просит. И как бы в противовес этим тонко обрисованным чертам, Чайковский, на этом же портрете Кузнецова, опирается ладонью о стол с такой силой, что все его тело наклонилось вперед в позе, полной внутренней энергии.
Чтобы дополнить этот портрет, вернее, подтвердить то, что изобразил живописец, приведем несколько воспоминаний, как самого композитора, так и его современников...
Чайковский почти постоянно находится в состоянии депрессии. Его терзают робость, безотчетный страх и непреодолимое чувство одиночества. Но при всем этом во время одного из путешествий он выкидывает мальчишескую шутку: выдает себя за князя Волконского. При звуке этого имени, словно по команде «смирно!» неподвижно застывают ямщик, все служащие почтовой станции, офицеры, — весь глупый мир марионеток, который приводится в движение чинопочитанием. Ненависть к шуму граничила у Чайковского с манией. И на родине, и за границей он искал квартиры, в которых соседние комнаты, коридоры совершенно изолировали бы его от внешнего мира; когда же он бывает в деревне, то самозабвенно отдается крестьянской музыке, громкому звучанию ритмов. В Москве он страдает от гнетущей мелочности окружавшей его среды. Чайковский стремится за границу, в «широкий мир». Но в «широком мире»: в Риме, Париже, Флоренции, Неаполе, где его окружает античная и современная расцветающая красота, его мучит тоска по родине. Ему хочется снова видеть дорогие, родные лица, ему не хватает милой звучности русской речи, ароматов родной земли. Перед церемонией вручения знака высокого отличия он в полном смысле слова заболевает: необходима помощь врача и добрая порция коньяку, чтобы как-нибудь восстановить его душевное равновесие. Настоящий праздник для композитора, если его посетит старый слуга; и в дневнике Чайковского значительное место занимает описание счастливых часов, когда после 45-летней разлуки он встретился со своей старой воспитательницей Фанни Дюрбах.
Он скромен, но горд. Ведь ему еще нет 20 лет, когда после долгих сомнений он, наконец, осознает, что он не просто умелый дилетант, а настоящий художник, обязанность которого перед самим собой и всем миром — серьезно отнестись к своему призванию. Он скромен, ибо если кто-нибудь указывает на недостатки его произведений, будь это друг или враг, поклонник его таланта или желчный критик, он готов засесть за переработку. Он скромен, но все же высокомерно заявляет: «Среди живых композиторов нет такого, перед которым я должен склонить голову».
Его необыкновенно чувствительная, реагирующая на все впечатления душа не стремится красоваться в позе непреклонности и постоянства. Он меняет свои взгляды на искусство, развивается, как сама жизнь. Его внутренний мир, его творчество непрерывно обогащаются, сливаясь с основным течением XIX века, объединившим поэтов, писателей и деятелей искусства вместе с учеными и военными, студентами и рабочими, натуры как боевые, так и мечтательные. Это историческое, общественное и философское течение борьбы за свободу и демократию.Чайковский — один из самых выдающихся представителей искусства этого столетия бурь и борьбы. Его музыка звучит с необычайной силой и исключительной убедительностью. В музыке он не пионер и не идет по этому трудному пути. Но и не консерватор, его не соблазняют протоптанные тропинки минувших эпох. Он стремится слить новое и классическое, общепонятное и изысканное, задушевную лирику романса с героической интонацией эпоса. Если Мусоргский представляется нам как человек будущего, который так много говорит о «завтра», что окружающие с трудом понимают его, то про Чайковского можно сказать, что он «поет» свою эпоху, свою среду и, расширив эти понятия, все свое столетие. Но звучание ритм и сам музыкальный поток его произведений настолько мощны, что в шуме этого потока слышится и «вчера», в плеске его волн - песни о настоящем, и все его творчество, хотя и не через пороги или головокружительные водопады и водовороты, - но все же почти перекидывается в мир будущего.
Это будущее, три четверти века, прошедшие со смерти Чайковского, свидетельствует, что популярность композитора не ослабела. Как публика, так и музыканты-исполнители сохраняют любовь к его творчеству, и почти все его произведения входят в современные программы.
По следам Чайковского пошел целый ряд молодых музыкантов. Глазунов и Танеев, Рахманинов и Аренский, а также современная советская музыка многим обязаны Чайковскому, композитору, патриоту, гуманисту, выступавшему за дело свободы.