Глава II

Успех у дам и развлечения не отрывают юношу от учебы. Его на все хватает.

Для экзамена в июне 1816 года он сочиняет, пишет партитуру, расписывает партии, а затем и сам дирижирует своей Симфонией для оркестра до мажор. И музыка, и мастерство, с которым молодой Доницетти управляет оркестром, оцениваются исключительно высоко: в музыке ощущается непосредственность вдохновения, есть немало удачных находок, выписанных крайне искусно, видна уверенность и точность в технике, заметно и особое пристрастие к широкому, взволнованному пению с причудливой вязью ритма. Ему присуждают вторую премию.

Доницетти счастлив без меры. Он собрал плоды целого года непрерывных занятий. Юноша вспоминает зимние вечера, которые часто проводил в своей комнатке в пансионе, чувствуя себя страшно одиноким и покинутым, а надо было решать множество сложных проблем, и тогда, чтобы приободрить себя, он начинал думать о том, что в доме Томмазо Маркези некогда жил президент Филармонической академии, а еще раньше, в 1500 году - великий натуралист Одиссей Альдрованди.

И вот теперь наступают четыре месяца каникул, которые он проведет в родном Бергамо. Увидит близких, друзей, маэстро Майра... Когда Доницетти возвращается в Бергамо, маэстро Майр радостно встречает его. - Значит, все сложилось как нельзя лучше! Молодец! Дай на тебя посмотреть. Ты возмужал, и как быстро! - Начинаю стареть, маэстро. - Это в твои-то восемнадцать с небольшим! Еще рано, рано, много воды еще утечет. Но действительно, ты уже не выглядишь мальчиком. А что твой знаменитый нрав - живой и бурный? Не стал ли ты поспокойней? - У меня не было времени заниматься самоанализом. Я работал.

Он работает и здесь, в Бергамо. Трудится, не ощущая усталости, это уже вошло в привычку. Ну, а поскольку его дорогая Джудитта с огромными голубыми глазами уехала с родителями в Милан и какое-то время будет отсутствовать, что же делать Доницетти в ожидании ее? Друг Мерелли, товарищ по школе, написал либретто для небольшого музыкального спектакля Маленькие бродячие музыканты-виртуозы и знакомит с ним Доницетти. Недурно - история, придуманная Мерелли, занимательна, события разворачивается интересно, стихи достаточно остроумны. Мерелли предлагает: - Почему бы тебе не написать музыку на мой текст? Может получиться небольшая, очень милая опера. Мы сами и поставили бы ее. Я буду импресарио. - В самом деле, почему бы и нет? - соглашается Доницетти. - Надо же, чтобы люди поняли, что я не напрасно провел год в Болонье. Кроме того, мне хочется развлечься. И он принимается за работу, довольный, что может в этом небольшом сочинении излить всю свою веселость, которую вынужден был сдерживать целый год, а также высказать печаль по тем огромным голубым глазам, о которых вспоминает все время.

Когда он проигрывает оперу Мерелли и друзьям, те приходят в восторг. Шедевр! - кричат они. Доницетти возражает; он-то знает, что это всего лишь шутка, забава, музыка, сочиненная ради удовольствия, но написана она непосредственно, мелодии льются широким потоком, есть прекрасные находки и в вокале, и в ритмах.

Верный своим обязательствам, поэт Мерелли превращается в импресарио, и оперу ставят в конце месяца. Исполнители - его друзья, музыканты-любители. Дирижирует, разумеется, Доницетти. Маленькие бродячие музыканты-виртуозы встречены приветливо. Молодец, Гаэтано! И ничего более. Он чуть ли не радуется, что синьорина Джудитта далеко. Пусть лучше приедет на представление какой-нибудь более солидной оперы Доницетти.

Композитор чувствует, что может написать музыку значительно лучше этой. Но друзья все, как один, продолжают уверять, что это шедевр. У оперы один только недостаток, добавляют они, написана она уроженцем Бергамо, а его здесь все знают с детских лет. Будь автором оперы какой-нибудь заезжий маэстро, бергамасцы устроили бы спектаклю восторженный прием.

Доницетти не спорит, а только улыбается. Он совсем иное задумал, совсем иное у него на уме и в сердце. Но следует еще поучиться. И он занимается. Понадобится по меньшей мере год учебы в Болонье, а потом... Потом видно будет. Но где-то в отдаленном будущем он видит перед собой очень яркий свет. Кто же знает, что ждет его впереди?

Снова подошла осень, окутавшая голубоватыми туманами бергамаские долины, и опять Доницетти погружается в своим болонские занятия. Он возвращается сюда в начале ноября. Теперь город больше не пугает юношу. Он хорошо изучил его, здесь у него уже множество знакомых. На этот раз ему не нужные никакие рекомендательные письма. И Доницетти знает, куда надо направиться. Болонские друзья с радостью встречают его, а болонские подруги еще радушнее, доволен им и падре Маттеи, а его старенькая матушка готова тотчас же начать новую партию в тарокки.

В праздник святой Чечилии, который приходится на 22 ноября, благочестивые меломаны хотят торжественно отметить в церкви Сан Джакомо Маджоре "пришествие святой мученицы, покровительницы музыки" и обращаются к падре Маттеи как к директору Музыкального лицея с просьбой порекомендовать им новое сочинение. Падре Маттеи передает работу Доницетти, и молодой человек тотчас принимается за сочинение Tantum ergo, grave e sinfonia. Падре Маттеи находит опус вполне достойным и распоряжается начать разучивать его. Пока музыканты репетируют, Доницетти пишет по заданию директора школы упражнение. Это симфония для рояля, состоящая из 230 тактов.

Прежде, чем передать сочинение учителю, Доницетти делает в конце страницы любопытную пометку: "Написано за час с четвертью по заданию маэстро падре Маттеи и закончено к обеду". Исполненное вскоре на празднике святой Чечилии его Tantum ergo вызывает немало похвал. А потом еще семь месяцев Доницетти упорно и увлеченно занимается учебой и развлекаться ему приходится, просиживая несметное число вечеров (даже чересчур!) за игрой в тарокки на виа Нозаделла, вознаграждая себя, правда, не столь частыми кутежами в кругу богатых друзей и улыбками великодушных красавиц-подруг, заверяющих его в своей вечной любви. Но главное - он собирается вскоре завершить жизнь студента и начать другую - жизнь маэстро композитора, которая и приведет его наконец к желанной цели - он станет знаменитым сочинителем музыки и получит в награду нежный взгляд любимой девушки, что ожидает его.

Между тем приблизился июнь 1817 года - пора выпускных экзаменов. В лицее было принято готовить к празднику концерт, программа которого составляется исключительно из сочинений его воспитанников. Примером весьма упорного труда Доницетти в этом учебном году, очень высоко оцененного преподавателями, служит именно программа финального концерта: больше всего номеров в ней принадлежит Доницетти.

Разумеется, это падре Маттеи пожелал придать выпускному вечеру такой характер, особо подчеркивающий дарование Доницетти. Падре Маттеи считает, что в сочинениях ученика обнаруживается яркий талант. Для Доницетти подобное предпочтение строгого директора - большая честь, как и присуждение после триумфа на концерте премии "Совета мудрейших" Дирекция лицея сообщает Доницетти о награждении грамотой: "Успехи, достигнутые Вами в изучении контрапункта, и прилежание, с каким Вы относились к занятиям, побудили нас наградить Вас одной из премий, установленных Его Светлостью синьором Сенатором и "Советом мудрейших". Пусть заслуженная награда упрочит Ваше стремление совершенствовать свое искусство, дабы оправдать репутацию, основы который Вы столь удачно заложили сегодня, и осуществить надежды, какие отечество возлагает на Ваши последующие деяния". Доницетти гордится наградой, но все-таки не может не сострить: - Отечество? Даже? По-моему, это уж слишком. Наконец его болонские бдения закончены, и в январе 1818 года он возвращается в Бергамо. Падре Маттеи дружески напутствовал его - крылья юноши окрепли. Готовы ли они к полету в поднебесье?

В Бергамо Гаэтано радостно встречают все - и родные, и друзья, обступившие его. Но только не увидел он среди них дорогую подругу сердца. Девушка опять уехала в Милан, и по намекам ее служанки Доницетти начинает подозревать, что знатные и высокомерные родители задумали выдать дочь замуж за кого-то другого. Гаэтано охватывает столь безутешная печаль, такое глухое отчаяние, что у него не хватает мужества показаться в городе, и он убегает далеко в поле. Юношу мучает стыд, как бы люди не догадались, не узнали о его несчастье.

Живительный аромат полевых цветов и быстрый бег несколько успокоили его. Нет, не надо отчаиваться. Кто знает, может, еще не все потеряно. Разве не сказала служанка, что синьорина протестует, что синьорина не хочет выходить замуж за того, другого?.. Спокойствие и еще раз спокойствие - не нужно так сразу приходить в отчаяние. И все же, это, конечно, очень тяжелый удар. Впереди один сплошной мрак.

Гаэтано долго не может прийти в себя, его охватывает невыносимое отчаяние, отчего мурашки пробегают по телу, гнетет какая-то тоска, которую он даже не в силах понять. Невольно содрогается от ужаса. Иллюзии улетучиваются, словно листья, подхваченные осенним ветром. Что же делать? В восемнадцать лет Джоаккино Россини уже начал победно седлать Пегаса. Моцарт стал знаменитым еще в более раннем возрасте. В девятнадцать лет Доницетти чувствует себя осужденным на страдание, от которого мороз продирает по коже и сковывает мрачная тоска. Гаэтано встречает друзей, товарищей, с кем когда-то вместе учился музыке, и они интересуются, чем тот занят. - Работаю, - сухо отвечает он. Отец тоже допытывается: - Я рад бы увидеть, что ты начал что-то делать.

В ответ Гаэтано только пожимает плечами. Ему тоже хотелось бы что-нибудь начать делать. Но что? И прикидывает: а как начинали другие? Как преодолеть ужасную нерешительность и сделать первый шаг? Отважно броситься в бой? Зачем изучал он двойной контрапункт, каноны, фуги, для чего провел столько часов, столько дней над сочинениями классиков, анализируя и препарируя их в надежде понять, как они достигали такой чистоты и такого изящества стиля? Но к чему теперь все эти знания, если его обманула любовь? И все же он не хотел бы от огорчения бросить все, не хотел бы отступать. Может быть, надо еще поучиться? Падре Маттеи не раз говорил ему, повторяя, словно припев: - Когда человек много занимается, он начинает понимать, что знает слишком мало, и возникает потребность продолжать заниматься и заниматься.

Освобожденный от призыва в армию, поскольку два его брата уже проходят военную службу, Гаэтано собирает друзей и, обращаясь к Бонези, который тоже обучался музыке в Благотворительной школе, просит научить его играть на альте. Доницетти осваивает этот инструмент за несколько уроков и может теперь занять пульт второго альта в квартете, который пишет специально для этого случая. Друзья смеются над ним, но когда дело доходило до занятий, Гаэтано не до шуток - он не допускает здесь никаких отвлечений. - Не думай, будто я пришел к тебе с намерением украсть у тебя уроки, - заявляет он другу. -По опыту знаю, что сейчас не такие времена, чтобы давать уроки безвозмездно. Взамен я научу тебя тому, что умею сам. Это немного, но приобретено честным манером, как говорил мой учитель Гайяни, который любил изъясняться на французский лад.

И Доницетти, насмехаясь над собой и своими знаниями, все же обучает Бонези расписывать партии по цифрованному басу. Вместе с Дольчи и Мерелли друзья отваживаются исполнять сочинения Гайдна, Моцарта, Бетховена. Раз в неделю они собираются в доме Алессандро Бертоли, неплохого скрипача-любителя, и составляют квартет. И уж совсем замечательно проходят подобные вечера, когда квартет превращается в квинтет, а это случается, если за пульт второй скрипки садится Майр.

Однако Доницетти не может ограничиться лишь исполнительством. В его мозгу происходит какое-то постоянное брожение, он не может довольствоваться только воспроизведением - пусть даже весьма неплохим - чужой музыки. И Гаэтано принимается сам писать квартеты в стиле Гайдна, Моцарта и Бетховена. Как-то вечером он озадачивает Бонези, заметив, что теперь, когда они проиграли всего Гайдна, нужно придумать нового Гайдна, неизданного и никому не известного. - Каким образом? - удивляется тот. - Я напишу квартет в стиле Гайдна, и он будет настолько похож, что вы не отличите его от настоящего.

Доницетти как бы в шутку взял на себя подобную задачу. Но на следующий вечер приносит обещанный квартет. Когда же друзьям доводится наблюдать, как Доницетти сочиняет музыку, они не в силах понять, каким чудом у него все получается. Они могут или хохотать, или горячо спорить, даже кричать, поднимая невероятный шум, а он сидит спокойно за столом и обрушивает на нотную страницу целый шквал нотных знаков, ни разу даже не подходя к пианино, чтобы взять хоть один аккорд. Какой бы гвалт ни стоял вокруг, он продолжает невозмутимо работать. Но стоит кому-нибудь запеть или заиграть на каком-нибудь инструменте, Доницетти немедленно поднимается и прекращает сочинять. Его мелодическая нить оборвана даже одной-единственной, чуждой его фантазии нотой, которую он услышал.

Эта способность Доницетти рождать музыку в любых условиях столь поразительна, что приводит всех в замешательство. Стремясь заглушить свои оскорбленные чувства, Гаэтано ищет отвлечения в неистощимой музыкальной фантазии. Он написал симфонии, духовную музыку, но его истинное призвание в другом - он хочет работать для театра. Она страстно любит театр. Опера - это идеал для Доницетти. Едва в его воображении рождаются какие-то мелодии, арии, ритмы, как тотчас же в его внутреннем видении возникают персонажи, оживляющие эту музыку, представляются и декорации, размещенные на ограниченном пространстве театральной сцены.

Он часто делится своими мечтами с Симоне Майром. И тот, прекрасно понимая, что значит писать для театра, поскольку сам создал множество удачных опер, победно шествующих по сценам Италии и Европы, напоминает своему ученику, сколько тревог, волнений, радостей и разочарований ожидает композитора на этом пути: жизнь адская, но в то же время и пленительная. Доницетти часто говорил об этом с Майром. Учитель давно уже относится к нему как к молодому коллеге и музицирует с ним и его друзьями, отдаваясь веселому, поистине юношескому порыву, который придает свежий импульс его музыкальной фантазии, по-прежнему стремящейся к новым победам.

В 1818 годувыступить в Золушке Россини на карнавале в Бергамо приезжает одна знаменитая певица - синьора Джованнина Ронци со своим мужем - синьором Де Беньис. Доницетти знакомится с ними, и ему удается быстро завоевать симпатии супругов, особенно супруги. Гаэтано - красивый, веселый, остроумный юноша, он всем внушает симпатию с первой же встречи, только Джудитте не нравится больше? После выступлений в Бергамо супруги Ронци - Де Беньис должны отправиться в Верону, и синьора предлагает Доницетти последовать за ними. - Что вы тут сидите безвылазно в своем Бергамо? Нужно двигаться, ездить по разным городам. Такой свежий талант, как вы, должен приобретать известность, а чтобы вас узнали, нет ничего лучше, как путешествовать. И Гаэтано решает уехать с ними - странствие немного отвлечет от постоянно мучающих его мыслей о любимой девушке и, может быть, даже случится, что новые знакомства и авторитет знаменитой певицы помогут ему как-то выдвинуться, а то и взлететь до вершин славы.

В Вероне молодой Доницетти обнаруживает, что город этот, раскинувшийся между излучиной величавой реки Адидже и полукругом холмов, отороченных словно кружевами, старинными стенами, необыкновенно красив, и дружба знаменитой певицы тоже весьма приятна, но музыкант не находит того, на что надеялся и что для него важнее всего, - не может выступить как композитор, начать наконец писать для театра.

Все, что ему доводится делать тут, - это унизительная, трудоемкая работа - перелицовывание запетых арий под новые слова, удлинение или раскрашивание фиоритурами кантат в угоду капризным певцам, жаждущим получить побольше аплодисментов. - Они приняли меня за сапожника, который умеет только латать рваные туфли! - возмущается Доницетти. И покидает красивейший город, приятнейшую подругу и отнюдь не столь симпатичную труппу. Он возвращается в Бергамо, куда синьорина Джудитта еще не вернулась - не вернулась и не пишет ему! В Бергамо Гаэтано ожидает сюрприз. Пока он прозябал в Вероне, сюда приехала скромная оперная труппа, надеясь показать свои спектакли в конце карнавала и на первой неделе поста. Небольшим коллективом руководит сицилийский импресарио, немного разбирающийся в искусстве и желающий пополнить репертуар новыми операми. Его зовут Паоло Дзанкла.

Молодой Мерелли, верный школьный товарищ Доницетти, который уже однажды помог ему написать оперу, предложив сюжет и либретто для маленькой веселой комедии, встретился с этим импресарио и рассказал ему о музыкальном таланте друга, превознося выдающиеся способности пока начинающего оперного композитора, но несомненно с блестящим будущим. Он уговорил руководителя труппы, разжег его самолюбие: тот, конечно, прославится и заработает кучу денег, открыв нового гения Доницетти, точно так же, как великий импресарио Барбайя открыл Россини. И импресарио Дзанкла обронил обещание помочь молодому маэстро.

Когда Гаэтано, разочарованный Вероной, возвращается в родной город, друг Мерелли встречает его с распростертыми объятиями, рассказывает о труппе импресарио Дзанкла и делится своими радужными планами. В результате их сотрудничества и появится на свет первая опера Доницетти Энрико, граф Бургундский Бартоломео Мерелли быстренько сочиняет либретто, а Доницетти столь же стремительно пишет музыку. Слухи об этом разлетаются по городу: молодой Доницетти пишет оперу, его уговорил один импресарио, оперу поставят в будущем сезоне в Венеции.

Молва распространяется с невероятной быстротой, привлекая внимание к молодому композитору и его юному либреттисту. Сразу же многие горожане, которые прежде даже не замечали Доницетти, начинают здороваться с ним, многие семьи приглашают на званые приемы.

У адвоката Кваренги, любителя-музыканта, есть вилла в Альменно, небольшом селении в окрестностях Бергамо, где он часто устраивает музыкальные вечера и сельские празднества с песнями и танцами. Доницетти - красивого молодого человека, к тому же сочинителя новой оперы, которая будет поставлена в Венеции, тоже приглашают в Альменно. Благодаря живости характера, умению легко импровизировать музыку, собирать концерты, хоры и небольшие спектакли. Гаэтано быстро становится душой этих увеселений.

В доме Кваренги Доницетти знакомится с Джузеппе Виганони, прославленным певцом, некогда с большим успехом выступавшим в Вене и Париже и до сих пор гордящимся тем, что именно он вдохновил Чимарозу написать знаменитейшую арию "Кони, скачущие галопом", которую сам исполняет с особым блеском. Певцу симпатичен молодой маэстро, и когда юноша просит Виганони спеть знаменитую арию, тот поначалу заставляет немного поупрашивать себя, но в коне концов соглашается. Приятно послушать, как звучный голос певца передает разные фазы галопа: в начале цокот нетерпеливо перебирающих ногами скакунов, затем все убыстряющийся бег с ритмичным стуком копыт и наконец, пылкое опьянение скоростью.

Доницетти нравится беседовать с прославленным артистом, знающим столько интересного о жизни театра, знакомым со многими выдающимися людьми - с композиторами, певцами и импресарио. И Гаэтано робко признается ему: - Я тоже очень люблю театр и хотел бы... - Хотел бы писать оперы, как я полагаю. - Это моя мечта. - Очень хорошо, - поддерживает артист, - театру нужные молодые силы, потому что итальянская музыка, хоть и знаменита на весь мир, но с некоторых пор стала отдавать плесенью. Россини начал работать изумительно, словно метлой выметая все старое. Он впустил в театр немало свежего воздуха, широко распахнув окна, но на сцене хватит места и для других. Нужно иметь талант и разбираться в театре. Я знаю, что вы талантливы, очень талантливы, а если, помимо таланта, у вас есть еще и чувство театра, а это совершенно особое умение ощущать пропорции, связи, синтез, короче, искусство доходить до самого сердца слушателей, если у вас есть это чувство, уверенно принимайтесь за работу.

— Именно это я и делаю сейчас. - Знаю, знаю, пишете новую оперу для Венеции. Желаю успеха. Но запомните твердо, мой друг: кто пишет для театра, никогда не должен забывать о театре. Это требование кажется таким простым и естественным, но оно чрезвычайно трудно. Повторяю еще раз свои слова: театр нужно чувствовать. Его должен чувствовать и тот, кто собирается петь на сцене, и тот, кто задумал писать музыку. И не воображайте, будто в театре всегда одни только розы, о нет! Певцы, например (я не говорю, разумеется, о присутствующих, в том числе и о себе), - это тираны, которые добиваются только того, что им нужно. Их мало интересует красота оперы в целом. Они требуют "номер", который позволил бы им как можно лучше показать все свои сильные стороны, они настаивают, чтобы номер этот звучал именно там, где удобнее всего им, а не там, где хочет поместить его композитор. Но в театре еще есть и певицы, нафаршированные капризами, нервами и завистью, есть и второстепенные певцы, которые тем нее менее тоже желают, чтобы с ними обращались не хуже, чем с солистами. Наконец, в театре существует импресарио - еще одна напасть, сотворенная на беду артистам и композиторам. Чтобы угодить какому-нибудь импресарио, нужно героически идти на все подвиги, на жертвы. Если певец - это певица, то ей несколько больше повезет, вы меня понимаете. Но если человек, задумавший сделать карьеру, всего только мужчина или молодой, еще безвестный композитор, тогда его ожидают сплошные мучения. И нужно постараться угодить всем требованиям этих диктаторов театра. Сколько же тут нужно терпения! - Я вооружился им до предела! - заявляет Доницетти. - Это совершенно необходимо, потому что без героического терпения ничего не добьешься в театре, а препятствий какие нужно преодолеть, бесчисленное множество, не говоря о публике. Это самое мерзкое животное, какое только существует на свете. Публика приходит в театр только поразвлечься. А что это значит? Это значит - поболтать, выпить, поужинать, поспорить о политике, узнать последние новости и сплетни, какие ходят в городе и уже потом и только, если останется немного времени, она обращает внимание на музыку и замечает, что происходит на сцене. Артисты, выступающие в опере, даже самые второстепенные, всеми силами стараются привлечь внимание зала. Но больше всего должен стараться сам композитор, это он обязан выдержать самый трудный бой. Виганони умолкает, ему кажется, что он напугал юношу, задумчиво слушающего его, и тогда певец дружески хлопает Доницетти по плечу: - Но не падайте духом, дорогой мой! Когда есть талант и есть что сказать, ничего не страшно - вперед! И никогда не теряйте из виду цель, к которой вы хотите прийти. Нужно удовлетворять по мере возможности и импресарио, и артистов, и публику, но не слишком уступая им, а давая понять, что при случае вы сумеете действовать решительно, чтобы всех увлечь за собой, куда захотите. Удовлетворите их в чем-нибудь, чтобы они не слишком шумели, а потом ведите туда, куда задумали и, пожалуй, даже убедив их при этом, будто делаете именно то, что им хочется. Создайте у публики и артистов впечатление, будто это они руководят вами, а на деле ведите их сами... Впрочем, все это слова. Если человек действительно чувствует театр, он сам поймет, как это сделать.

Доницетти впитывает слова певца, словно жаждущий - влагу. Ему кажется, он нашел руководителя, драгоценного советчика. И юноша открывает певцу душу. - Главное для меня - начать. В желании писать оперы у меня недостатка нет, хороших идей, думаю, тоже хватает, все, что вижу, чувствую, переживаю, превращается в моей душе в музыку. И мне не хочется говорить, мне хочется петь. Однако меня охватывает ужасная тоска, когда вижу, что годы уходят, а я еще ничего не сделал. Россини всего на шесть лет старше меня, но уже давно знаменит, и все восхищаются им. - Россини - это феномен. Но тем не менее на премьере Цирюльника и он провалился. - Ох, - вздыхает Доницетти. - Я бы не прочь так провалиться!

— Понимаю. Но заметьте - в искусстве всем хватает места, даже если ваш соперник, как Россини, чародей, гений, феномен, покоряющий публику во всех театрах. И не бойтесь, вы, молодые, идти той же дорогой, которую проложил Россини и по которой он движется дальше. Я не хочу сказать, что нужно подражать ему, это было бы все равно что расписаться в собственном бессилии. Но поскольку он с великолепной отвагой отбрасывает прочь искусственные подпорки из привычных правил и теперь уже вызывающих смех традиций, на которых пытается удержаться музыкальный театр, вспять идти невозможно. А чтобы продвигаться вперед, нужно следовать его дорогой. Ну, а далее тому, у кого хватит таланта отыскать новые пути, можно и переменить направление.

Доницетти слушает Виганони и находит, что слова его выражают именно те идеи, какие уже давно бродят в его собственной голове. И все-таки Гаэтано по-прежнему терзает мысль, что он отстает от других композиторов, которые в его возрасте уже достигли славы. И вовсе не от зависти к этим великим, а от безутешного сознания, что впустую потратил свои лучшие годы. Да кроме того, ему необходимо думать, как заработать средства на существование, и это печалит еще больше. Горестное уныние охватывает его, когда он углубляется в себя, заглядывая в собственную душу.

После не слишком удачного эксперимента в Вероне папа Андреа решительно советует сыну отложить подальше все эти фантастические идеи о театре и мечты о славе, а лучше поискать надежное место органиста в Бергамо. Это по крайней мере обеспечило бы ему и семье спокойную жизнь. Потому что нищета по-прежнему частой гостьей является в дом Доницетти.

Брат Джузеппе женился и странствует по свету с армией сардинского короля, денег домой присылает мало, почти ничего. Другой брат Франческо все такой же безвольный и пассивный, он скорее обуза, чем подмога семье. Выходит, надо ему, Гаэтано, позаботиться о своих стариках, об их покое на старости лет, обеспечив себя надежной работой. А не питать какие-то иллюзии о славе! - Тебя никогда не пригласят писать оперы для больших театров Милана, Неаполя, Парижа... - Откуда вы знаете? - Нет, дорогой, не надо и мечтать о недостижимом. Ты молодец, большой молодец, спору нет. Но чтобы достичь верного успеха, нужно обладать такими талантами, каких у нас, простых смертных, и быть не может. Вот почему вместо того, чтобы влачить жалкое существование в маленьких театрах в небольших городах, лучше жить себе спокойно дома и знать, что тарелка супа у тебя всегда будет на столе.

Папа Андреа прав. Прав, вероятно, лишь отчасти, но Гаэтано чувствует, что не может согласиться с ним. Это означало бы отказаться от стольких прекрасных мечтаний, упустить немалые возможности, расстаться с тем, что составляет его жизнь, настоящую жизнь. Друг-либреттист, как и он, ожидающий венецианского крещения, поддерживает его. И Доницетти не падает духом, а самое главное - не хочет поддаться пессимизму и утратить кипучее желание трудиться, сочинять музыку, выражая в ней самые разные чувства. И ему хочется смеяться, чтобы сохранить спокойствие души.

В кругу своих молодых друзей он нередко встречает одного древнего любителя музыки. Это слегка прихрамывающий, почти беззубый старик, которому хочется бывать в компании молодых музыкантов, так как он тоже считает себя причастным к искусству - с грехом пополам играет на скрипке и убежден, что превосходно исполняет комические роли в опере.

В общем-то ничего удивительного в этом нет. Огонь искусства может пылать и в молодом сердце, и в старом. А когда весьма пожилой человек старается приобщиться к юношескому веселью, это означает лишь, что ему хочется ухватиться за нечто уже уходящее от него и ему так больно расставаться с ним. Но немощный дилетант не упускает случая и покритиковать музыку современных "композиторишек", безжалостно высмеивая ее. Доницетти отчасти из симпатии к старику, а иной раз ради забавы выслушивает его, иногда даже поддакивает, аккомпанирует, когда тот принимается петь. Но бесконечное ворчание старика в адрес молодежи в конце концов вызывает у Гаэтано желание как бы взять реванш, и он сочиняет яркую музыкальную пародию. Исполняемая на рояле пьеса создает комический и очень живой портрет дряхлого, ворчливого музыканта. В прелюдии происходит как бы представление героя - явно звучит недовольное брюзжание. А вот скандирующие высокие ноты воспроизводят постукивание его палки, слышно, как он комично прихрамывает. Вот глухо и сердито ворчат басы: в гротескной музыке передается его манера прочищать горло, прежде чем начать петь, звучит и намек на комические роли, которые отнюдь не всегда ему удаются.

Гаэтано смеется, сочиняя свою пародию, а потом, никого ни о чем не предупредив, проигрывает сочинение друзьям - Майру, Виганони. После первых же тактов все угадывают, кого имеет в виду автор, и очень веселятся. А маэстро Майр не только смеется. Он находит в этом сочинении признаки гениальности, выходящие за пределы скромной шутки.

И вот наступает осень 1818 года - сезон, когда должна состояться премьера оперы Энрико, граф Бургундский. Доницетти доволен, что его карьера начинается в Венеции, как у Россини восемь лет назад, в городе, где состоялся первый оперный спектакль, показанный публике за плату. Это было в далеком 1637 году. Опера Андромеда - стихи Феррари, музыка Манелли - поставленная в театре "Трон а Сан Кассиан" не для придворных, а для самой широкой публики, встретила хороший прием и открыла дорогу драме на музыке, как тогда называли оперу, в народ.

Театр "Сан Лука", принадлежащий аристократическому семейству Вендрамин, открывался после реставрации в 1818 году с необыкновенно обширным репертуаром. Для дебютанта Доницетти действительно большая честь оказаться среди авторов опер, включенных в него, однако на афише Энрико обозначен как "первая опера маэстро Гаэтано Донцеллетти".

У юного маэстро не хватило мужества объявить свое настоящее имя, хотя подобная робость ему никак не свойственна. Доницетти кажется, будто с переиначенным именем ответственности будет меньше. И он чувствует себя одиноко и бесприютно в столь знаменательный час, когда впервые выходит на суд публики в настоящем театре!

Энрико, граф Бургундский не имеет успеха. "Гадзетта привиледжата ди Венеция" отзывается об опере очень сдержанно - ни плохо, ни хорошо: "Превосходный спектакль по случаю открытия реставрированного театра. В нем впервые выступает новый поэт и совсем, можно сказать, новичок композитор, по-видимому, наделенный талантом и делающий первые шаги в столь трудном деле".

Удрученный Доницетти присутствовал на спектакле, и аплодисменты не согрели его, а вот теперь приходится с горечью читать это "по-видимому наделенный талантом", что, несомненно, вставлено лишь для утешения бедного, несчастного дебютанта. Как бы в довершение мало приятного впечатления от оперы на другой день в этом же театре идет Итальянка в Алжире Россини, и сравнение оказывается столь ужасным для Доницетти, что его опера меркнет и испаряется.

Терпение! Композитор не падает духом и вскоре заканчивает для импресарио Дзанкла фарс Сумасбродство, который спустя месяц, 17 декабря, идет в том же театре, а потом создает еще одну оперу - Петр Великий, царь русский, или Ливонский плотник. Название длинное, опера короткая и тоже ставится в Венеции в театре "Сан Самюэле".

Критики находят оперу "импровизированной", но ведь в спектакле все было импровизировано, даже труппа, наспех собранная в последний момент, и невозможно было поэтому в полной мере выявить достоинства партитуры. А у нее и в самом деле были достоинства, у этой оперы? Кто знает? Публика слегка поаплодировала некоторым номерам, а критика нашла немало живости и "свежести вдохновения", чего недоставало двум другим его операм.

Однако тем, кто слушал внимательно, ужасное исполнение не помешало, и они одобрительно отзываются о музыке. Из театра "Веккьо" в Мантуе Доницетти приходит просьба написать новую оперу. Мерелли сразу же берется за либретто под названием Сельская свадьба. Но и эта опера, поставленная в карнавальный сезон 1820 года, успеха не имеет. Итог первых трех театральных попыток: два провала и две полу победы. Маэстро возвращается в Бергамо, как никогда исполненный упрямой решимости найти верный путь к успеху. И снова продолжает учиться, сочиняет много музыки и просит друзей откровенно высказывать свои впечатления, выслушивает мнения многих людей о своих сочинениях.

Друзья, горячо любящие его, откровенно говорят, что думают. В его музыке слишком много реминисценций из классики, слишком заметна изрядная привязанность к школьным канонам. Поэтому его новые оперы кажутся уже устаревшими. Отчего же Доницетти, столь блистательный, свежий и оригинальны, когда придумывает какой-нибудь каламбур, становится таким скучным педантом, когда пишет всерьез? Посмотри на Россини... Доницетти выслушивает замечания, его не коробит совет последовать по пути, намеченному Россини. И Гаэтано приходит к маэстро Майру отвести душу. Он откровенно делится с учителем собственными заботами, рассказывает о своих иллюзиях, разочарованиях - обо всем. Молчит только о неразделенной любви. Иной раз ему даже ничего не нужно произносить вслух: добрые, мягкие глаза старого маэстро словно читают его мысли. - Нужно верить, Гаэтано. И не обращай внимания, если твой отец в дурном настроении иногда советует тебе стать органистом, лишь бы заработать немного денег. Ты очень настрадался бы тогда и ушел бы от своей судьбы. Настанут хорошие дни, вот увидишь, и возможно, даже гораздо быстрее, чем ты думаешь. Тогда мы все будем удовлетворены, и твой отец тоже. Он вырастил вас, детей, с таким трудом, а вы все еще сидите на его шее. Но ты мог бы зарабатывать уроками, я помогу тебе их получить, они позволят собрать немного денег. А остальное придет само собой. Нужно только верить и набраться терпения. И работать.

Доницетти работает, целиком отдавшись неведомому раньше горькому наслаждению, какое испытывал обычно, сочиняя и духовную и камерную музыку. Он пишет семнадцать квартетов. Майр очень хвалит их, но молодому музыканту кажется, что его труд совершенно напрасен. - Нет, дорогой мой, это дисциплина. Вот увидишь, когда-то эта музыка тебе пригодится, ты еще вернешься к ней. Ничто не проходит бесследно, когда работаешь на совесть да еще с таким талантом, как у тебя.

И все же Доницетти не уверен, что нашел свою истинную дорогу, свой неповторимый стиль. Он отнюдь не убежден, что открыл самого себя, понял, кем хочет стать. И Доницетти ищет, ищет самого себя и свой стиль, который станет его собственным. Он упорно сочиняет квартеты. Один из них - Квартет фа мажор, написанный на смерть маркиза Джузеппе Терци из Бергамо, получается выразительнее других. Нравится даже ему самому. А обычно его не все устраивает в собственных сочинениях. У Доницетти легкое и быстрое перо, но он так же стремителен и на критику, причем самую суровую.

Занимается, работает. Работает, занимается. Но может ли только заниматься и работать молодой, красивый человек, которому уже двадцать два года? Разве не имеет он права и на что-нибудь еще в своей жизни? Неужели молчит его сердце? Он прислушивается к своему бедному, разочарованному сердцу, и оно неизменно повторяет только одно имя - Джудитта.

Но девушка с голубыми глазами далеко, она замкнулась в долгом, загадочном молчании. Удивленный и огорченный необъяснимым поведением любимой, Гаэтано попытался отвлечься и порой, глубоко оскорбленный, предавался веселью из отчаянного чувства мести. Разве его цветущая молодость, красивая мужская стать покорителя сердец уже не доставляла ему галантных приключений в легких любовных сражениях?

Доницетти знает, что нравится женщинам, он уже получил столько доказательств этому, что сознание собственной привлекательности порождает уже не тщеславие, а спокойную уверенность в своей силе. Однако он не злоупотребляет ею. Доницетти хотел бы сначала сделать счастливую карьеру, а уж потом одерживать победы в столь приятных развлечениях. Ему говорят, что Россини буквально сражает женщин направо и налево. Так что же, неужели надо, подражая во всем невероятному гению, выйти и на это, столько приятное, но нелегкое поле битвы?

Красивый, стройный, наделенный врожденным изяществом, остроумный, умеющий кстати пошутить, Гаэтано не раз уже имел возможность показать себя галантным кавалером. В Вероне во время представления своих опер, когда впервые попытался вступить в театральный мир, в Венеции, когда присутствовал на спектаклях своих первых опер, он, по всей видимости, не уподоблялся целомудренному святому Иосифу и не раз оставлял клочок своего плаща в руках какой-нибудь отчаявшейся тигрицы.

Поговаривали о его любовных приключениях в театральных кругах, об идиллиях со знатными дамами. Но что тут правда и что нет? Когда друзья лукаво и несколько нескромно любопытствовали на этот счет, Доницетти отмалчивался.

И вдруг стало известно, что синьорина Джудитта вернулась в Бергамо.

Молодой композитор сочиняет квартет. В полумраке комнаты свет небольшой, затемненной колпаком лампы вызывает из темноты лишь белый лист бумаги с нотным станом, на котором музыкант развешивает ноты-капли. Все остальное погружено во мрак. В небольшом круге света, падающего от лампы, видна его рука, торопливо набрасывающая нотные знаки. Внезапно перо останавливается, перемещается к краю страницы. И появляется фраза: "Так скажите же: либо да, либо нет". Рука замирает, как бы ожидая ответа. Но никакого ответа нет. Только слышен в полутьме легкий шорох, похожий на шуршание шелка. Кто это? Перо снова быстро пишет: "Я не расслышал, но я не верю... Джудитта Паганини, дорогая, любимая... А если все же не расслышал, мне так приятно было бы услышать вновь..." Но что же услышал маэстро? Опять наступает тишина, и рука снова недвижна, но вскоре обрушивает на бумагу поток нотных знаков. И опять отправляется к краю страницы, и возникает еще один призыв, теперь это мольба и признание одновременно: "Душу тебе отдал бы свою, если б только мне дано было остаться с тобой". Слова эти - эхо одной строфы из оперы Ливонский плотник. В полумраке комнаты царит тишина. Но кажется, будто свет, отраженный от белого листа, слегка освещает в полутьме бледное женское лицо. Рука продолжает писать на краю страницы, теперь уже по-французски, не очень уверенно: "Giuditta, tres aimable, tres chere, aimez-vous oui non? Oui? Bien..." И рука тут же пишет категорический призыв: "Тогда докажите!" Молчание. Ответа нет. Итальянский язык не в силах заставить откликнуться таинственную женщину, окутанную мраком? Надо снова попробовать по-французски: "Veux donc faire avec moi une chose?" Может быть, Доницетти думает, что по-французски сумеет высказаться прямее, свободнее? И все же вопрос не получает ответа. Совсем неизвестно, почему дальше написана фраза по-английски, и так же неуверенно, как и по-французски, призывая на помощь даже память о побежденном императоре, пленнике острова Святой Елены: "Of the victory Bonaparte". Что он хотел сказать этим? Что подсказывало ему сердце? Но ответа он не ждет и тут же сочиняет строфу, которая полнее раскрывает его мысли, рожденные отчаянием:

"Ты, бессердечная, в любви мне отказала. А я тебя любил отчаянно и нежно, Но ты такой любви ко мне не знала!"

Рука нервно набрасывает еще одну фразу, которую, однако, тут же быстро зачеркивает, так стремительно, что голубые глаза не бледном, еще различимом в полумраке лице не успевают прочесть их. Тишина еще более сгущается. И вдруг в ограниченном круге света над листом, испещренном нотными знакам и пометками, появляется тонкая женская рука и выводит узкими изогнутыми буквами: "Счастливый и несчастный Гаэтано Доницетти!" Тонкая женская рука пишет и другие слова, содержащие деликатный дружеский приговор: "Сестра и брат". Страница с этими пометками сохранилась среди бумаг Доницетти, она завершает драму.

На другой день пришло от синьорины отчаянное письмо: ей невозможно было противиться судьбе, она была обязана спасти честь своего отца, скомпрометировавшего себя неудачными спекуляциями, и вынуждена была дать согласие на брак с человеком, которого ей навязали. Пусть он больше не думает о ней. Для юноши подобное известие было подобно удару грома, от которого он едва не умер.

Но затем мало-помалу жизнь все вернула в свою колею, если это, конечно, можно было назвать жизнью. Сочинение музыки, визиты в богатые дома Бергамо, постоянные шутки, но в душе молодого маэстро глубоко поселилась печаль - он ни во что уже не верит.

Возвращаясь после музицирования в кругу друзей, где он был блистательнее всех, Доницетти чувствует себя в нищем родительском доме одиноким и покинутым, и в его душе оседает невыносимое чувство горечи. Впереди ни малейшего просвета, никаких надежд. Ему уже двадцать четыре года, а он так одинок. Гаэтано выбегает из дома и спешит найти утешение у маэстро Майра, единственного человека, по-настоящему понимающего его. Учитель сидит за столом и ласково смотрит на ученика, который в волнении ходит по комнате. Наконец он останавливается возле окна и, мысленно представляя свой дом, словно погребенный в подземелье, эту жалкую пещеру, куда никогда не заглядывает солнце, с горечью восклицает: - Я родился под землей и начал летать, словно филин, в темноте. Летать? Нет, это нельзя назвать полетом. Я едва приподнялся над землей, скольжу над самой поверхностью, часто ломаю себе крылья, и все-таки я всегда стремился вырваться вверх, и какие бы ни встречал препятствия, всегда старался найти в себе силы трудиться с еще большей энергией, с еще более крепкой верой в будущее. Я хотел выстоять, выдержать все, но теперь, как ни прискорбно, должен отступить, больше так не могу. Маэстро с огорчением слушает его, пытается утешить: - Бедный ты мой, я понимаю тебя. Но не следует так огорчаться. На первых порах и у самых великих композиторов было немало неприятностей и препятствий, ты возразишь: ну, а Россини? Россини - исключение. Россини - невероятный гений, необычайна его быстрая удача! Впрочем, и у него тоже хватает своих терзаний. Пожалуй, можно смело утверждать, что артисты, которым суждено блистать, прежде должны преодолеть множество подводных камней, чтобы потом в еще большей степени порадоваться достигнутой цели. Я тоже думаю, что тебе пора бы уже добиться успеха, что твоя удача несколько запаздывает, но я продолжаю надеяться, я уверен...

В этот момент в комнате появляется рассыльный из музыкальной школы. Пришла почта, а в ней несколько писем для маэстро. Молодой Гаэтано отходит к окну. Майр быстро пробегает глазами листки и радостно окликает ученика. Доницетти оборачивается и видит, что маэстро смотрит на него сияющими глазами. Он приближается к юноше и, положив руки на плечи, с волнением говорит: - Как ты считаешь, может быть, стоит согласиться написать оперу для открытия сезона в театре "Арджентина" в Риме? Гаэтано с недоумением поднимает глаза на учителя. О чем это говорит маэстро? Маэстро не произносит больше ни слова - он протягивает только что полученное письмо. Все более изумляясь, Гаэтано читает его. Пишет импресарио театра "Арджентина". Он обращается к "знаменитому маэстро Майру, прославившемуся великолепными успехами, которые имели его предыдущие оперы" и просит его срочно сочинить новую оперу, которая будет немедленно поставлена "с подобающими ей почестями". Доницетти перечитывает письмо, он тоже рад новости, которая заставила так светиться лицо маэстро. - Это справедливая дань уважения, - говорит он, - еще одно из многих признаний заслуг моего выдающегося учителя. Маэстро нарочито неторопливо произносит: - У меня нет желания писать новую оперу именно сейчас. И я уступаю эту возможность тебе. Новую оперу напишешь ты.

Доницетти ошеломлен. Он не решается поверить своим ушам, ему кажется, он ослышался. И хотя Майр настаивает, ученик не соглашается с его предложением, так как не хочет лишать знаменитого маэстро случая добиться еще одной яркой победы в театре. Симоне Майр и слушать не хочет возражения. - Хорошо, я сам отвечу импресарио и порекомендую Доницетти. А тебе останется только собраться в дорогу. Я дам рекомендательное письмо к поэту Ферретти. Это добрый человек пользуется репутацией отличного либреттиста. А теперь иди, уже поздно. Завтра мы с тобой быстрее договоримся!

В дверях Доницетти останавливается. Он не знает, как благодарить учителя, и смотрит на него глазами, в которых можно прочитать целую поэму признательности. Майр улыбается и решительным жестом прощается с ним, едва ли не приказывая Гаэтано удалиться. Маэстро явно опасается: если Доницетти задержится еще на минуту, он не в силах будет сдержать слезы.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет