Глава I

Зимний день блёкл и немощен, словно возвращающийся к жизни больной. Февраль кончается, и кажется, будто солнце, все еще бледное и вялое, только начинает набирать силы, чтобы слабой улыбкой приветствовать прекрасное время года, уже заметно заявляющее о себе.

Лучи заходящего светила, словно прощаясь, краткими отблесками отражаются в окнах палаццо, церквей, особняков, возвышающихся на холмах Бергамо. Город будто охвачен каким-то золотистым трепетом. Прохожие, здания, деревья - все вокруг как бы предчувствует возрождение - весна не за горами.

После заката, когда леденящий вечерний воздух вызывает колючий озноб, воцаряется безмолвие, ленивое успокоение, и над городом разливается неторопливый перезвон колоколов. А в мрачном холодном палаццо, чья суровость смягчается изящным монастырским двориком, кипит и бурлит молодая жизнь.

Воспитанники музыкальной школы готовят постановку небольшой оперы - новой оперы, сочиненной маэстро директором. В веселый хаос звуков сливаются пассажи настраиваемых инструментов, возгласы, рулады, сольфеджио. Среди учеников есть и молодые люди лет восемнадцати-двадцати, гордящиеся своими уже заметными усиками, и ребята помладше, из начальных классов, почти еще дети.

Старшие обычно важничают перед малышами и обращаются с ними снисходительно, покровительственно. Но сейчас все - и старшие и младшие - чувствуют себя артистами: они будут петь и играть на разных инструментах в этом спектакле, который каждый год в последние дни карнавала дается как открытый экзамен для приглашенной публики.

На этот раз небольшая опера вызывает особый интерес. Это не привычные школьные сценки, набившие оскомину, а новое, оригинальное сочинение, принадлежащее перу знаменитого музыканта, чье имя прославлено по всей Италии и за рубежом. Воспитанники ужасно волнуются, публика умирает от любопытства. Все знают, что эта опера написана маэстро директором для любимого ученика, не обладающего, увы, крепким или красивым голосом, но наделенного поразительными музыкальными способностями, яркой выразительностью, комическим даром, живостью и незаурядным актерским талантом.

Ученики не испытывают ревнивых чувств к избраннику, они признают бесспорные достоинства своего товарища и любят его, хотя он бывает довольно дерзким, агрессивным и даже не прочь иной раз пустить в ход кулаки. Однако по существу это добрый, великодушный и честный человек, к тому же очень веселый.
Когда маэстро директор объявил, что намерен написать для него небольшую комическую оперу, у мальчика от изумления округлились глаза и открылся рот.
- Синьор директор, вы хотите, чтобы пел я, с моим-то голосом?
- Не волнуйся по этому поводу. Я сделаю так, что твой голос тебя не подведет. Кроме того, он не так уж и плох.
- О, синьор директор! У меня слишком хороший слух, чтобы я не понимал, что мой несчастный голос - это моя беда.
- Да нет, нет! Вот увидишь, я напишу для тебя такую партию, что все станут аплодировать и твоему голосу.
Ученик скривил нос: как ни восхищался он своим великим учителем, подобное уверение показалось ему не в меру оптимистичным. И он позволил себе заметить:
- Я знаю, что вы умеете творить чудеса, синьор директор, но в подобное чудо никак не могу поверить.
- Не беспокойся, сынок. Твой голос не так ужасен, как ты считаешь. Конечно, у тебя не дискант и не контральто, но твоя тональность - между баритоном и басом - не так уж некрасива. Попытаемся смягчить ее, округлить, и увидишь... - ...увидим, синьор директор, вернее, услышим, что мой голос звучит, как старая ржавая цепь.
Синьор директор улыбнулся, ласково тронул мальчика за плечо и сказал, что абсолютно уверен в нем как в исполнителе и спокойно поставит на карту свое имя.
- Я напишу небольшую оперу, которая будет рассчитана именно на особенности твоего голоса, и посмотришь, мы победим. А ты и в самом деле убежден, что у тебя некрасивый и слабый голос?
- Если б только я один так считал!
- Допустим. Но у тебя отличный слух. Пожалуй, я не очень много дам тебе петь, больше заставлю исполнять музыку, ты же владеешь многими инструментами. Я уже придумал сюжет и название для своей комической оперы. Она будет называться Маленький сочинитель музыки. Устраивает? А на афише крупными буквами напишем: "Новая комическая опера старого маэстро Джованни Симона Майра. Главную партию исполняет молодой, начинающий певец Гаэтано Доницетти". Хорошо? Ты доволен?
Молодой, начинающий певец снова состроил смешную гримасу.
- Все, что вы говорите, синьор директор, всегда верно. Но на этот раз я очень опасаюсь, не ошибаетесь ли вы. Синьор директор, однако нисколько не опасался за исход дела и в отличном настроении принялся за работу, с удовольствием сочиняя оперу. Распределив партии, он начал репетиции, особенно заботливо готовя молодого исполнителя главной роли. И маэстро оказался прав. Вечером в день премьеры в маленьком школьном театре, до отказа заполненном избранной публикой - педагогами и специально приглашенными любителями музыки - ученик Гаэтано Доницетти имел поистине огромный успех.

Быстро преодолев естественное смущение при виде публики, он увлекся своей ролью и проявил такую сценическую живость и такой актерский дар, столько юмора и веселости, что без конца вызывал в зале смех и аплодисменты. Петь ему также приходилось, но немного. В свое вокальное исполнение он сумел вложить столько выразительности, что изумил собравшихся, заставил и знатоков, и публику восклицать:
- Он станет необыкновенным комиком!
- Да, нет, он уже сложившийся артист!
- Уже хорошо сложившийся насмешник - вот кто я! - шепотом комментирует Доницетти, обращаясь к товарищам, и видно, что он смеется над собой, но в глубине души и сам немало удивлен столь огромным успехом - удивлен и польщен. Может, он и вправду станет певцом или актером?
- Нет, нет! Ты дашь возможность петь другим, - замечает Майр, счастливый, что так аплодируют его любимому ученику.

Любимому ученику вполне по душе пришелся персонаж, что создал для него в своей комической опере учитель, - маленький сочинитель музыки. Майр не случайно написал оперу, рассчитывая на Доницетти. Это была бесхитростная история про мальчика, влюбленного в искусство, который сочинял музыку на любые стихи, какие только попадались ему под руку. Уморительным голосом, с очень комичным выражением лица Доницетти напевал:

Нет, не только небеса

Совершают чудеса:

Вот возьму, без всякой муки,

Сочиню я чудо-звуки!

(Здесь и далее стихи в переводе Л. Тарасова.)

Он тут же садился за чембало, делая вид, будто подбирает мелодию, что-то импровизирует, ищет, ошибается, наконец, достает из кармана листок бумаги и принимается набрасывать ноты, напевая и комментируя их стихами:

Пусть меня утянут черти,

Эта ария, поверьте,

Принесет мне гром оваций,

И улыбки милых граций!

Будут петь ее повсюду,

Славить: "Браво! Мило! Чудно!"

Моя музыка, поверьте, 

Наградит меня бессмертьем!

Майр смеялся и аплодировал больше всех, а когда остался наедине с молодым исполнителем, воскликнул:

- Ну, видел? А слова, что ты пел в шутку, могут всерьез предсказать твое артистическое будущее.

Джованни Симоне Майр - любимый учитель, знаменитый маэстро, чье имя давно прославлено в Италии и Европе. Его известность как оперного композитора безгранична, его авторитет педагога признан всеми музыкантами, а бесконечная доброта делает его кумиром учеников.
Музыкальная школа в Бергамо основана этим маэстро, и он сам дал ей название "Институт благотворительных уроков музыки", потому что это и в самом деле было благотворительное учреждение, созданное для общественной пользы, и маэстро отдавал своей школе все силы и всю свою любовь.

Джованни Симон Майр - по темпераменту и вкусам истинный итальянец, хоть и родился в Мендорфе в Баварии. В детстве отец его, хороший органист, обучил сына основам музыкального искусства.
 Впоследствии Джованни Симон Майр серьезно изучал риторику, логику и физику, наконец получил диплом по юриспруденции в Ингольштадтском университете. Но больше всего ему нравилось заниматься музыкой, и конечно же, его манила Италия, где расцветало искусство пения, откуда расходились по всему свету оперы, доставляя людям радость и наслаждение. Еще совсем молодым Майр смог осуществить свою мечту благодаря великодушному покровительству барона Томмазо Де Бессуса.

Будущий композитор приехал в Бергамо, чтобы заниматься музыкой под руководством маэстро Карло Ленци, чья слава выдающегося композитора вышла за пределы Италии. Вскоре, когда Ленци признался, что ему нечему больше учить Майра, молодой человек с помощью бергамаского каноника Пезенти перебрался в Венецию, славившуюся своим четырьмя музыкальными школами. Там он проучился еще два года у знаменитого Фердинандо Бертони, капельмейстера базилики Сан-Марко, и написал для Консерватории деи Мендиканти, где преподавал Пезенти, свою первую ораторию, исполненную с успехом.

Но его все больше привлекал театр, и в 1794 году, когда ему исполнился тридцать один год, он поставил в театре "Ла Фениче" свою первую оперу-сериа Сафо. Спектакль прошел с триумфом, который спустя два года повторился при постановке на этой же сцене второй оперы Майра - Лодоиска.
Именно в увертюре к Лодоиске Россини нашел ту искру, из которой разгорелись затем его знаменитые crescendo.
- Благодарю вас, маэстро, - признавался позднее Россини Майру, - теперь я знаю, как нужно писать увертюры.

Винченцо Беллини тоже использовал для своей Беатриче ди Тенда один из хоров Майра, сообщив ему: "Простите, маэстро, но он был очень нужен мне. Казалось, он написан специально". И сколько еще других композиторов закидывали удочку в музыку наивного Майра!

"Современные композиторы, - писал Джоаккино Россини, - всеми силами стараются отыскать какие-то новые и драматические формы. Это совершенно напрасный труд, и они абсолютно спокойно могли бы нисколько не утруждать себя. Если бы они изучили оперы папаши Майра - а он всегда драматичен и певуч, всегда мелодичен, - то нашли бы в них все, что ищут сегодня, и еще многое, очень многое другое, что даже и не ищут, но что было бы им чрезвычайно полезно".

После первых двух опер Майр написал еще много других сочинений для сцены, весьма достойных и с восторгом воспринимавшихся публикой. У маэстро постоянно просили новые оперы для крупнейших театров Италии и за рубежом. И Симоне Майр, скромный, несмотря на огромную известность, писал их, оставаясь в Бергамо.

Он был мягким по характеру человеком, нисколько не тщеславным, любил работать спокойно; ему нравился город, по сердцу было экспансивное добродушие бергамасцев, отличавшихся чеканным выговором и нежным сердцем, скрываемым иногда за внешней суровостью. Ему было хорошо здесь, и он никуда не хотел уезжать.

В мае 1802 года - в первый год Итальянской республики - Почетный совет богоугодного заведения "Мизерикордия Маджоре Бергамо" назначил гражданина Майра капельмейстером базилики Санта Мария Маджоре. Маэстро, живший в это время в Венеции, был счастлив принять столь почетное назначение, а четыре года спустя основал свои "Благотворительные уроки музыки", то есть школу, задача которой была постоянно готовить для капеллы базилики своих, местных музыкантов и прежде всего певцов - сопранистов и контральто, а также помочь детям из бедных семей заработать немного на пропитание.

В эту только что созданную школу сразу же записали маленького Гаэтано Доницетти, которому тогда, в 1806 году, должно было исполниться девять лет. Строгие судьи на вступительном экзамене нашли у мальчика "хороший слух, а голос ничем не примечательный!" и приняли его в классы пения и чембало с испытательным сроком в три месяца.

Он пробыл в школе девять лет. Но с некоторыми осложнениями и не без приключений. Мальчик занимался успешно, старательно, однако образцовым учеником не был, отнюдь. Очень живой, веселый, любящий шутку, задиристый, непоседливый, он был заводилой во всех школьных проказах, подстрекателем разных шалостей, он даже позволял себе подтрунивать над учителями (над директором Майром - нет, никогда) и имел нахальную привычку всех высмеивать. Кроме того, он обладал еще одним очень серьезным недостатком, не зависевшим, впрочем, от него: голос у него был совершенно никудышный. А ведь он числился прежде всего в классе пения!

В педагогических отчетах говорилось:
"В классе пения он прилежен, внимателен, сделал успехи в музыкальном чтении, однако голос страдает из-за дефекта связок". Зато в классе чембало "успехи соответствуют его хорошим способностям и особому усердию в занятиях".

Учится он хорошо, но его голос угрожает ему серьезной опасностью. После двух лет занятий в отчетах педагогов отмечалось: "Сделал успехи в чтении музыкальной литературы, но не удалось с помощью искусства исправить его врожденный органический дефект".

Так что после двух лет занятий маленького Доницетти отправили домой: сколько было пролито слез! Отец мальчика пришел в отчаяние, дорогой учитель Майр тоже бесконечно расстроился. Он полюбил маленького Доницетти.
- Этот мальчик наделен талантом и музыкальными способностями. У него есть идея, есть находки, и его отличает необыкновенная свобода в обращении с музыкой! У него некрасивый голос, это верно, и школьный регламент - регламент, который, увы, я же сам и придумал, неумолим, но разве следует из-за этого несчастного недостатка - из-за отсутствия голоса - отказаться от воспитания бедного ребенка, подающего столь большие надежды?

Майр посоветовал отцу Доницетти обратиться с ходатайством в Конгрегацию милосердия. Более того, он сам написал этот документ, чтобы избежать ошибок. Отцу осталось лишь подписать прошение:
"Поскольку мой сын оказался в беде из-за врожденного дефекта голосовых связок и не может продолжать музыкальные занятия, прошу, неизменно восхваляя вашу доброту, снова принять его в школу, дабы он не потерял возможность учиться игре на чембало, прошу как о милости, о которой буду помнить вечно".

О том, чтобы прошение получило ход, тоже позаботился добрый Майр, но все же речь по-прежнему шла только о временном допуске к занятиям. И бедный Доницетти в поисках иного жизненного пути, поскольку его положение в музыкальной школе было крайне неопределенным, а также из желания расширить свои познания и дать выход увлечению рисованием, подал прошение о зачислении в Каррарскую академию изящных искусств, куда и был принят в класс архитектуры профессора Бьянкони.

Но его главной страстью все же оставалась музыка. Он был почти ребенком, когда поступал в школу, пожалуй, чересчур живым, немного привередливым и к тому же задирой, драчуном. Однако он был неизменно усерден в занятиях и внимателен на уроках.

В двенадцать лет он уже считался превосходным пианистом и свободно читал ноты с листа. Кроме того, он начал осваивать другие инструменты - флейту и контрабас - и заметно продвинулся в игре на органе. Он показал такие успехи, что педагоги единодушно решили поручить ему обязанности маэстрино - "маленького учителя", который должен помогать готовить уроки младшим школьникам. Доницетти вел занятия в классе фортепиано, а его приятели Мангенони и Бонези - в классах пения и скрипки. Доницетти был еще настолько юным, что пришлось сделать для него исключение, назначив маэстрино, так как он еще не достиг положенного для этой должности возраста.

Допущенный вместе с приятелями к специальным занятиям гармонией, он написал в соавторстве с Бонези и Менгенони несколько сочинений, которые, однако, друзья не стали показывать своим учителям. Стоило ли интересоваться их мнением, если ученики и без того считали себя уже опытными контрапунктистами? Однако маэстро директор проведал об этой тайне, и когда ему случайно попало в руки сочинение, он был поражен свежестью его вдохновения. Директор узнал и о небольшом театре, который Доницетти с товарищами устроил в одной пустующей комнате школы.

В этом крохотном театре ученики-конспираторы импровизировали, на радость немногим избранным товарищам, посвященным в их секреты, спектакль о Рождестве Христовом - с яслями, кометой, волхвами... Доницетти сочинил для представления пастораль. Маэстро Майр смог познакомиться с ней и нашел в сочинении, если не считать некоторой инфантильности стиля, немало хороших идей.

Директор сразу понял, что у мальчика душа художника, и начал поддерживать его, покровительствовать ему. Маэстро помнил, как сам делал когда-то первые шаги и сколь нуждался в помощи, чтобы найти в Италии свою дорогу. И помогая теперь преодолеть, сгладить трудности этому бедному ребенку, столь нищему, что поначалу тот даже стыдился приходить в школу в своей жалкой заплатанной одежде, Майр считал, что тем самым он выражает свою благодарность провидению, пославшему ему некогда добрую помощь.

Вот почему, когда спустя девять лет директору показалось, что молодому Доницетти, ставшему к этому времени красивым восемнадцатилетним юношей, уже нечему больше учиться в бергамаской школе, то решил помочь ему получить более углубленные знания. Доницетти стал теперь слишком крупным орленком, чтобы умещаться в маленькой клетке, и крылья его, не имея возможности в этой тесноте раскрыться на полную мощь, гневно бились о прутья и протестовали, восставая против всего, что мешало им лететь на свободе, особенно против дисциплины, слишком суровой и стеснительной для души, рвавшейся в просторы неба.

Нужно было дать юноше этот простор, и маэстро Майр задумал отправить Доницетти завершить учебу в Болонью, в тот самый Музыкальный лицей, откуда пять лет назад вышел феноменальный мальчик, изумлявший теперь мир мощью своего властного гения, - Джоаккино Россини. Тот тоже учился в консерватории у падре Маттеи, знаменитого маэстро, который хоть и был необыкновенно эрудированным ученым, все же не думал выхолащивать преподавание и давал таланту свободно дышать.

Но как определить молодого Доницетти в эту консерваторию? Ужасной и безутешной была нищета несчастного мальчика! Маэстро Майр предложил открыть подписку среди знатных семей Бергамо и направил ходатайство в Конгрегацию милосердия. Однако и субсидии и частной подписки все же оказалось недостаточно, чтобы обеспечить ученику пристойное проживание в Болонье. Тогда маэстро дополнил необходимую сумму из собственных сбережений: он был небогат, но все, что мог, дал от чистого сердца.

И вот в октябре 1815 года Гаэтано Доницетти сообщают, что он может отправиться в Болонью. Безгранично счастливый, он начинает собираться в дорогу. Мог ли юноша надеяться попасть туда при такой беспросветной, неумолимо гнетущей нищете, в какой жила семья Андреа Доницетти, жалкого ткача и портного, работавшего для бедняков, которому ни упорный труд, ни вожделенные должности привратника в Конгрегации милосердия или же сторожа в ломбарде не приносили средств, необходимых, чтобы накормить ненасытную семью?
- Конечно, я не мог просить денег у отца!
- Еще бы! Этот славный Андреа и без того делает невозможное. Просто чудо, как он поднимает вас, стольких детей, при нищенском заработке. А твоя мать, святая женщина, она ведь недоедает, стараясь накормить вас, появлявшихся на свет один за другим, почти без всякой передышки... Славные люди! Можно представить, чего им стоило вырастить так много детей, особенно в первые годы, пока вы были маленькими...
- Это верно. Мама тоже всегда говорит, что первое время было ужасно.
Мать не только без конца нянчила малышей, но и помогала отцу в портновском деле, и нанималась служанкой, лишь бы заработать несколько сольдо. А семья все росла и росла в этой мышиной норе на Борго Канале, где они жили в сумраке и сырости, занимая две полуподвальные темные комнаты.

Через два года после свадьбы у Андреа Доницетти и Доменики Навы в 1788 году родился первенец Джузеппе, в 1790 появилась Мария Розалинда, в 1792-м - Франческо, в 1795-м - Мария Антония, 29 ноября 1797 года появился на свет этот необычайно резвый малыш, полный жизни Гаэтано и, наконец, в 1800-м - Мария Рашель, прожившая всего несколько дней. А остальные росли здоровые и вечно голодные. Просить денег у отца на продолжение учебы Гаэтано - и думать нечего!

— А твой брат Джузеппе что сейчас делает? Он у вас цыган по характеру, говорят, ему нравится приключенческая жизнь, и он тоже любит музыку? Что слышно о нем? Маленьким ты смотрел на него как на какое-то высшее существо.

Глаза Гаэтано сияют гордостью: брат Джузеппе - его кумир, слава семьи. Он делает карьеру и к тому же первый в семье Доницетти, кто стал учиться музыке. Учителем его был дядя Корини, и Джузеппе сразу же был принят певчим в базилику Санта Мария Маджоре (вот у Джузеппе действительно красивый голос!), а потом и хористом в театр...

— Ну, ну, не огорчайся, Гаэтано, ты ведь тоже был хористом, - утешает его Майр. - В прошлом году тебя приняли вторым басом-буффо в городской театр, и твой голос теперь, когда наконец определился его регистр, уже вовсе не похож на ржавую цепь, как ты говорил.

Гаэтано улыбается учителю.
- Да, но я все равно чувствую себя неважно. У меня, конечно, бас, и в какой-то мере я, наверное, преуспел бы как певец, но мне всегда пришлось бы оставаться на вторых ролях. А раз так, что за радость быть таким, каких много, - заурядным певцом? А вот когда речь идет о музыке...

Когда речь идет о музыке... Маэстро Майр знает, что к музыке у Гаэтано Доницетти особое предрасположение. А его брату-цыгану Майр тоже дал несколько уроков. Но тот - человек непостоянный, капризный, на один урок приходил, а на другой - нет...
- И все же он всегда говорил о вас с таким уважением! С той поры я и полюбил великого маэстро, которого еще не знал тогда - великого Майра!

Маэстро Майр не любит, когда хвалят его, и старается перевести разговор на другое. Он интересуется, что же слышно о брате-цыгане. Тут Гаэтано Доницетти не приходится упрашивать - он охотно рассказывает о Джузеппе. Брат на девять лет старше его. После короткого эксперимента хористом в церкви и в театре он пошел в солдаты. Армия Наполеона восхитила его, и он последовал за императором, записавшись в один из знаменитых полковых оркестров. Сколько раз давал он сигнал к атаке, сколько играл на торжествах после очередной победы, а теперь уже год как он уволен, но все никак не может привыкнуть сидеть на месте. Ему кажется, будто он медведь, запертый в клетке.

Джузеппе не хотел верить, что его император мог так несчастливо кончить свою карьеру, и по вечерам долго рассказывал братьям о его походах, завершая свои воспоминания едва ли не под утро. Потом бродяга Джузеппе решил уехать в Геную и поступить флейтистом в оркестр наполеоновского батальона на острове Эльба. "Раз там император, значит, там есть и хороший военный оркестр",- говорил он, зная, как высоко ценил Наполеон военную музыку, которую считал необходимой для победы, потому что она должным образом настраивает солдат и поднимает у них боевой дух.

На Эльбе в феврале того же года Джузеппе женился и спустя две недели последовал за императором во Францию. Он снова прошел с Наполеоном все его кампании, а после поражения при Ватерлоо Джузеппе Доницетти был безутешен, как ребенок, и никак не мог примириться с реальностью. Вернувшись домой, он, крайне расстроенный, выходил из себя, если кто-нибудь не желал восхищаться императором и, будучи весьма могучего сложения, так грохал по столу кулаком, что страшно делалось.

Майр добродушно улыбаясь, замечает:
- Должно быть, не очень-то удобно иметь такого брата-воителя?
- Что вы! Джузеппе никому не досаждает. При всей своей горячности он очень добрый человек. Сейчас пытается поступить на службу в сардинскую армию руководителем оркестра. Ему нравится военная жизнь. Кто тревожит нас, так это другой брат - Франческо. Неизвестно, чего он хочет, и мама переживает из-за него, больше, чем за всех нас. У Франческо, наверное, тоже есть музыкальные способности, потому что любовь к музыке, по-видимому, наша семейная болезнь, только он не хочет учиться. Бьет на тарелках в городском оркестре, да и то не могу поклясться, что всегда попадает в такт...

В этот вечер юный ученик поднялся в кабинет директора, чтобы попрощаться.
Доницетти и в самом деле стал привлекательным молодым человеком с непринужденными манерами, с красивым энергичным лицом, как у мушкетера, смягченным юношеской свежестью. У него густые волнистые темно-русые волосы, необычайно живые светло-голубые глаза, временами, словно затуманиваемые легкой дымкой, крупный прямой нос, тонкие губы, опушенные пробивающимися усиками, и во всем его облике, в движениях, в осанке сквозит какая-то милая дерзость, ощущается наступательный характер молодого незлобивого тигренка.

А сейчас перед почтенным маэстро вся его кипучая запальчивость обращается в почтение и благодарность. Отъезд в большой, неблизкий город, где предстоит учиться, этот отъезд, которого он так долго добивался и ожидал, вызывает у него не только радость, но и грусть, щемящую сердце.

Необыкновенно велика уверенность, что ему удастся стать "кем-то", обрести имя в искусстве музыки, которую он обожает. Именно эта страсть и побуждает его действовать, рождает нетерпение и заставляет дрожать от волнения каждый раз, когда удается присутствовать на каком-нибудь оперном спектакле, когда на школьном концерте он слушает сочинения великих композиторов.

Смутные, загадочные предощущения бьются в его душе, вызывая тревожное ожидание - смятение, которое он не в силах определить. Радость, что он едет завершать учебу в столь знаменитой Болонской консерватории, горечь от необходимости покинуть родной город, его прекрасные церкви, аллеи за городской стеной.

Грусть оттого, что не увидит больше колокольню базилики Санта Мария Маджоре, словно оставляет близкого друга, рядом с которым чувствуешь себя надежно и уверенно. Печаль от того, что покидает этот пусть нищий, но родимый дом, где добрый отец и любимая мама вот уже несколько дней смотрят на сына растерянно, точно им никогда больше не суждено увидеть его.

Грусть из-за того также, что приходится расстаться и со многими чудесными девушками, которые так нравились ему и которым он тоже умел нравиться, а одна из них... Ах, лучше и не думать об этом! Очень печалит его и сознание, что он покидает школу, товарищей по учебе и, самое главное, любимого учителя, знаменитого дорогого маэстро, который все эти годы поддерживал его, а теперь старался еще лучше вооружить для тех битв, что станут основными в его жизни и искусстве, для тех битв, которые - почтенный маэстро в этом не сомневался, - принесут ему завтра славные победы.

Столь грустен в этот час молодой Доницетти, что от всей его дерзости не остается и следа - она уступает место волнению прощальных минут. И его охватывает непреодолимое желание расплакаться - глаза блестят, а губы дрожат.
Маэстро сочувствует ему:
- Мне кажется, ты взгрустнул...
- Но вы же понимаете, синьор директор, этот отъезд...
- Немного грусти тебе не повредит, - лукаво добавляет маэстро. - Ты слишком весел обычно.
Ученик с удивлением смотрит на учителя, и в этом удивлении чувствуется огорчение, почти разочарование.
- И вы тоже, синьор директор, как и многие другие, думаете, будто я весел всегда? Знали бы вы, как часто гнетет меня мучительная тоска, прямо сердце разрывается! Бывают минуты, когда кажется, будто я совсем одинок, нет никаких надежд, и мне не суждено вырваться из нищеты, и тогда я уже вовсе не верю ни во что: ни в свое будущее, ни в искусство, ни в удачу...
- Сын мой, что ты такое говоришь? В восемнадцать лет!
- Да, синьор директор, в восемнадцать! Вы только подумайте о моей жизни, о моей нищете. Ведь я родился в предместье Борго Канале, в доме, который и домом-то не назовешь, это скорее подвал, нечто вроде подземелья, пещера, куда никогда не заглядывает солнце! И в минуты самой мрачной тоски мне кажется, будто вся моя жизнь - это дом, лишенный солнца.

Добрый учитель утешает его. Ну, ну, надо гнать прочь дурные мысли! Может быть, как раз нынче и начинается для молодого Доницетти новая жизнь. И маэстро, заметно волнуясь, признается юноше, что отлично понимает его: он знает, что любимый ученик не всякий час бывает веселым и жизнерадостным, как не всегда веселы люди, ощущающие в душе нечто невысказанное и не поддающееся выражению.

— Как все мы, дорогой мой, как все, кто любит искусство и сознает себя слишком ничтожным для достижения своих высоких идеалов. Вот и приходится переживать иной раз такие горькие, мучительные минуты, испытывать тайную печаль, восторг и разочарование. Печаль - неразлучная подруга всех, у кого есть душа и сердце. Но тебе ниспослан редкий дар, какой я ощущаю иногда и в себе, только гораздо реже, ибо я уже стар, - ты умеешь смеяться даже в минуты самой гнетущей тоски, как бы бросая ей вызов, силясь победить ее или хотя бы заставить на время замолчать, чтобы другие не заметили, как тебе тяжело. Это своего рода стыдливость, которую глупцы принимают за легкомыслие.

Просияв от радости, что его понимают, Доницетти преображается:
- Как это верно, синьор директор! И в самом деле, у меня бывают порой такие тягостные минуты, когда кажется, будто все вокруг покрыто мраком, и я уже ни во что не верю, ни на что не надеюсь, - такие минуты отчаяния, что хочется плакать без всякого повода. И тогда я пытаюсь избавиться от своей тоски, стараюсь развеселиться, шучу и смеюсь, веду себя, как сумасшедший, в такие минуты я особенно насмешлив, задирист и более оживлен, чем обычно. Иногда притворство настолько удается мне, что я по-настоящему становлюсь веселым. И это моя самая большая победа над собой. К тому же, синьор директор, не надо думать, будто я всегда готов грустить, ничуть! Вот сейчас, например, рядом с вами, когда я чувствую, что вы любите меня, знаю, что помогаете мне и понимаете меня, я преисполнен спокойствия и радости, и эти чувства вносят ясность в мою душу. И я верю в жизнь, будущее - я назначаю свидание Фортуне, которая, надеюсь, не захочет опоздать.

Доницетти вновь оживлен и весел. Его искреннее, открытое лицо сияет молодостью, глаза сверкают - в них уверенность в победе. Маэстро, как бы благословляя юношу, возлагает руку ему на голову и ласково гладит по волосам.
- Молодчина. Хотелось бы видеть тебя постоянно веселым, ты должен быть счастлив именно сейчас, ибо твой отъезд - это шаг в будущее. У тебя огромный талант и немало доброй воли, и твое будущее видится мне исполненным света и побед.

Произнося эти слова, Симоне Майр испытывает искреннее волнение. Юный Доницетти взволнован еще больше. Он склоняется перед учителем с желанием поцеловать тому руку. Удивленный маэстро пытается остановить его, он сообщает, что приготовил несколько рекомендательных писем, чтобы у него не возникло излишних трудностей в незнакомом городе. Одно из них для издателя Рикорди в Милане.
Юноша читает:
"Глубокоуважаемый синьор, вернувшись из Венеции, я обнаружил Ваш подарок - два экземпляра моего либретто, только что опубликованного Вами, и спешу выразить свою признательность и пожелание получить от его продажи хорошую прибыль.
Это мое письмо Вам передаст Гаэтано Доницетти, ученик нашей музыкальной школы, который направляется в Болонью, чтобы там под руководством достойнейшего маэстро падре Маттеи изучать контрапункт. Смею рекомендовать Вам его и прошу помочь ему найти или посоветовать, как найти для этой поездки недорогой дилижанс.
Поскольку Вы знаете, как это делается, то сможете помочь ему получить место с наименьшими затратами. Надеюсь вскоре лично выразить Вам свое почтение. Ваш покорнейший слуга и друг Джованни Симоне Майр".
- Благодарю Вас, маэстро.

Джованни Симоне Майр вручает ему второе письмо - к маркизу Сампьери в Болонье, третье - к падре Маттеи, и еще, и еще... Старый маэстро чувствует, что волнение все больше охватывает его, но не хочет показать свои слезы этому мальчику, который и без того уже слишком смущен и расстроен.
Не говоря больше ни слова, он берет со стола пакетик с деньгами и деликатно опускает его в карман юноше. Не будучи богатым человеком, он лишает себя части скромных сбережений, чтобы помочь ученику, начинающему трудный путь. А слезы, которые учитель все-таки постарался удержать, теперь потоком хлынули из глаз ученика, и в порыве благодарных чувств тот бросается в объятия своего любимого, великого покровителя.

Наивному взгляду Доницетти Болонья представляется гигантским городом. Еще раньше Милан, где он остановился на время, чтобы передать рекомендательное письмо издателю Рикорди и получить место в дилижансе, прямо-таки ошеломил его, привел в растерянность, едва ли не напугал.
Он никогда прежде не покидал Бергамо, и ему казалось, что в таком городе, как Милан, простому смертному никак не пробить себе дорогу. В столь огромной массе людей станет ли кто-нибудь обращать внимание на неизвестного юношу? Ах, эти несчастные мечты, питавшиеся иллюзиями скромной провинциальной жизни, когда ему порой казалось, будто так легко завоевать мир!

Оказавшись в Болонье, Доницетти продолжает изумляться. Город оживленный, многолюдный, богатый, с просторными, широкими улицами, привлекательными портиками-укрытиями, прекрасными палаццо и внушительными площадями. Он сразу же замечает, что украшение города - цветущие дородные женщины, это всегда прекрасно. А сколько богатейших, сверкающих витринами магазинов! Выходит, здесь такое множество людей, способных тратить фантастические суммы, приобретая это сказочное разнообразие товаров?

И сколько тут студентов университета, вливающих кипучую молодую кровь в артерии знаменитого старинного города. Ему сразу же приходится по душе и эта округлая речь с музыкальными каденциями, в которой словно ощущается здоровая, крепкая порода болонцев, с модуляциями, повторами, забавным переводом диалектальных слов на общепринятый итальянский язык.

Однако в сердце его затаилась печаль. В Бергамо он оставил прелестную девушку с прекрасным лицом и чудными голубыми глазами - любимое существо, которое в последнее время доставляло ему столько радостей, страданий, волнений и надежд. Это его любовь, светлый идеал юности, первое подлинное чувство после множества легких увлечений. Он вспоминает о ней с тревогой, потому что девушка, которую он любит, родом из знатной, богатой семьи, и родителей ее, весьма высокомерных и надменных, будет трудно склонить на свою сторону.

И все же девушка поклялась ему, что будет верна своей первой любви, пообещала ждать его. Она уверена, что, вернувшись после учебы в Болонье, он сумеет достичь славы, и тогда очень знатные, очень богатые и очень высокомерные супруги Паганини с гордостью отдадут руку своей единственной дочери Джудитты знаменитому маэстро Гаэтано Доницетти.
В Бергамо достичь всего этого ему тоже казалось почти легким и весьма возможным. А теперь, вдали от своего счастья, будущее представляется ему ужасно трудным, мрачным, полным неопределенности и разочарования.

Едва приехав в Болонью, Доницетти сразу же отправился в Музыкальный лицей и спросил, где найти директора. Как непохоже здесь все на музыкальную школу в Бергамо! Тут чувствуется совсем другая атмосфера.
Ожидая, пока его примут, он рассматривает проходящих мимо воспитанников. Судя по костюму, все они из очень богатых семей. Эти прекрасно одетые юноши смотрят на него свысока. Нелегко будет освоиться тут. Найдет ли он друзей?

Представ наконец перед падре Станислао Маттеи, Доницетти вновь обретает некоторую уверенность. Вручив письмо Майра, он с любопытством смотрит на маэстро. В твердом, но все же добром выражении его лица юноша замечает тот же свет, что так привлекал его в бергамаском маэстро. Он успокаивается, и когда Маттеи поднимает на него взгляд, Доницетти уже в силах улыбнуться ему и уверенно посмотреть в глаза.

Майр не ошибся. Этот новый ученик одет так бедно (с достоинством, но бедно) и в глазах его заметно такое жгучее желание произвести хорошее впечатление, что падре Маттеи сразу проникается к нему горячей симпатией.
Письмо Майра, которого он знает и уважает, кратко характеризует юношу, а по его искренним, чистосердечным ответам он видит, что тот действительно полон серьезного стремления учиться.

К падре Маттеи в Болонье относятся с великим почтением и восхищением. Он долгое время служил капельмейстером в соборе Святого Франческо, а потом Святого Петронио, прежде чем его пригласили в Музыкальный лицей преподавать контрапункт и руководить учебным заведением.
С некоторым волнением, но и с гордой верой Доницетти думает о том, что падре Маттеи был учителем Джоаккино Россини, который окончил лицей всего несколько лет назад, а теперь восхищает публику и совершает переворот в оперном театре.

В недавние годы из этой школы вышли Джузеппе Пилотти, автор Гувернера в затруднении, Морлакки Джан Агостино Перотти, Пачини,Тадолини... Лицей - питомник молодых надежд. Неужели не сумеет "кем-нибудь" стать и он, Доницетти?
В начале ноября 1815 года Доницетти определяют в класс контрапункта, которым руководит Маттеи, занятия в нем ведет также маэстро Джованни Баттиста Гайяни, нередко заменяющий директора, и дополняет их Джузеппе Пилотти.

А где живет Доницетти? Кто даёт приют бедному бергамскому юноше, который здесь, в Болонье, не знает никого, кроме своих учителей? Ему помогает в этом маэстро Гайяни, подыскав комнатку с пансионом в доме Маркези на Виваро де Пеполи у сына Антонио Маркези, бывшего некогда президентом академической филармонии. Так, между школой и домом и складывается новая жизнь Доницетти.

Чем больше юноша знакомится с Болоньей, гуляя по городу в свободное от занятий время, тем больше тот нравится ему. Здесь действительно немало привлекательного. Город очень непохож на Бергамо, и для восемнадцатилетнего юноши тут открывается множество соблазнов.

Но пока у него не остается времени на развлечения; нет и денег, необходимых для этого. Ах, денег всегда так мало! Скромного содержания, которое маэстро Майр собрал для него у своих великодушных сограждан и к которому сам охотно добавляет сколько может, хватает лишь на оплату пансиона и учебы в лицее. Кое-что остается лишь на покупку немногих книг. А удовольствия? Доницетти решает не думать о них. Тут в пору заботиться о том, чтобы не умереть с голоду, ведь в восемнадцать лет желудок особенно требователен.

Доницетти решает отмести все соблазнительные мысли и думать только о школе. И находит спасение от всяких соблазнов в занятиях. Тут, в Болонье, нет рядом бергамаских друзей - Дольчи, Бонези, Мерелли, вместе с которыми можно отлично позабавиться, придумывая разные уморительные шутки. Хотя его веселый нрав и здесь завоевал ему симпатию, все же он чувствует себя не совсем уверенно, что называется, не в своей тарелке. Падре Маттеи весьма приветлив с ним, но когда юноша вспоминает обожаемого маэстро Майра, ему становится грустно... Монашеское одеяние падре Маттеи, его важный вид, какая-то суровая доброта внушают робость. И все же Доницетти нужны советы, какие можно получить только у падре Маттеи.

Выдающийся знаток контрапункта и слишком строгий профессионал (пять лет назад воспитанник Джоаккино Россини уважал его, но старался избегать и, самое главное, не желал следовать его суровым схоластическим правилам), падре Маттеи в глазах Доницетти обладает достоинством, которое обнаруживает его педагогический дар, - он нашел способ избавить учеников от скуки и педантизма при изучении фуг. Включив в них темы и контртемы, которые придают сочинению больше свободы, он сделал их менее нудными.

Маттеи отдает лицею большую часть своего времени, оставляя ученикам (при условии, что они не нарушают железные правила теории) скромную возможность проявить свою фантазию. Но творческое воображение, внешне вроде бы и свободное, все же связано самыми строгими музыкальными правилами.
Доницетти много занимается и дома, и в школе, а если ему хочется дать выход собственному музыкальному вдохновению, он позволяет себе это удовольствие, не ставя, однако, в известность ни учителей, ни директора.
Падре Маттеи не только руководитель лицея, он еще и капельмейстер собора Святого Петронио, а времена теперь такие, что к органу добавляется целый оркестр. Поэтому быть капельмейстером в церкви - значит руководить самыми настоящими концертами.

Окончив занятия в лицее, падре Маттеи часто направляется в собор Святого Петронио, а Доницетти незаметно следует за ним и усаживается где-нибудь в уголке, чтобы послушать его игру. Спускаясь по лестнице, ведущей от органа, Маттеи нередко замечает ученика, сидящего на скамье у выхода и как бы вслушивающегося в последние отзвуки, замирающие под суровыми сводами здания.

Так и получилось, что ученик стал всякий раз провожать маэстро после занятий. Иногда они заходят помолиться в какую-нибудь маленькую церковь. Есть ли в этом "ухаживании" за учителем некоторый расчет? Возможно, но в его поведении чувствуется искренность, и огромное желание учиться!
Падре Маттеи проникается к юноше симпатией и однажды вечером, когда ученик проводил его до дверей дома - номер 38 на виа Нозаделла - тот приглашает его к себе, знакомит со своей матерью, "славной старушкой, которую слишком часто оставляю в одиночестве".

Доницетти доволен - именно этого он и хотел добиться. Ученик с радостью принимает приглашение. Перед старой синьорой Доницетти предстал веселым балагуром, но в то же время почтительным и скромным молодым человеком. Развлекая старушку шутливыми разговорами, он быстро завоевывает и ее симпатию. Поначалу она относится к нему как ко всем ученикам своего сына, которые приходят к учителю домой за разными советами, потом начинает расспрашивать юношу, интересуясь его жизнью. Доницетти отвечает весело и остроумно, приводя этим мать маэстро в отличное расположение духа.

У доброй синьоры есть одна слабость: она очень любит играть в карты - в тарокки. Но играть ей обычно не с кем, нет партнеров - старушка в преклонном возрасте, а развлечение довольно скучное. Иногда ей удается уговорить кого-то из знакомых стать ее партнером, но вторично его уже не упросить. Доницетти, напротив, совершает подвиг и без колебаний жертвует собой. Это же превосходный способ покрепче подружиться с матерью маэстро.
- Вы любите играть в тарокки, синьора? - спрашивает он с наигранной наивностью как-то вечером, увидев на столе колоду карт.
Лицо старой синьоры светлеет.
- Очень! Такая занимательная игра!
- Изумительная игра! - восклицает Доницетти, еще более героически жертвуя собой. - И часто играете? Признаюсь вам, тарокки - моя страсть. Но, к сожалению, здесь, в Болонье, мне совершенно не удается поиграть, никак не найти партнера. Для такой-то занимательной игры, как эта!
Тень сомнения появляется на лице старой синьоры: может быть, молодой человек говорит так только из вежливости? И прежде, чем принять нежданную удачу, она спрашивает:
- В самом деле? Вам не скучна эта игра, которая годится разве что для нас, стариков?
Доницетти смеется и произносит весьма обязывающий ответ:
- Нет, синьора, это действительно моя страсть!
Вот почему, вернувшись однажды вечером домой, падре Маттеи застает Доницетти играющим в карты с его матерью, и за то, что ученик составляет компанию доброй женщине, маэстро весьма благодарен ему. Теперь Маттеи дольше задерживает его у себя в доме и нередко предлагает остаться поужинать.
Так в беседах либо за столом, либо за игрой в тарокки со старой синьорой, Гаэтано Доницетти между делом обсуждает с падре Маттеи те учебные проблемы, которые особенно интересуют его, и получает советы. Как-то после игры в карты падре Маттеи дает молодому человеку дополнительный урок музыки - самое ценное вознаграждение за потраченное время, а потом такие уроки следуют уже каждый вечер.

Теперь, ближе знакомясь с юношей, падре Маттеи обнаруживает его исключительные музыкальные способности, воспитывает их, помогает раскрыться и закладывает основу прочной культуры. Доницетти чувствует себя на седьмом небе и занимается со все большей страстью.
Падре Маттеи считает его самым способным и самым усердным среди учеников лицея. И маэстро Карло Кочча также согласен с директором, утверждая, что Доницетти - самый многообещающий ученик болонской школы. Гаэтано гордится такой оценкой, но голову не теряет. Он продолжает заниматься, играть в тарокки со старой синьорой Маттеи, старательно посещать уроки в школе и получать вечерние наставления от своего директора.

Хотелось бы, конечно, и как-то развлечься, но как? У Доницетти нет денег, нет возможности жить, как говорят товарищи, "на широкую ногу". Но все же ему восемнадцать лет, в сердце поет молодость, а в нетерпеливой душе рождаются светлые надежды на будущее.
Каким оно станет, Гаэтано еще не представляет себе отчетливо, но что оно будет исполнено музыки, песен, мелодий, пока еще не выраженных, не устоявшихся, однако уже рвущихся наружу, это несомненно, и от переполняющей его радости еще больше хочется развлечений, веселья, жизни!

Восемнадцать лет, а в Болонье столько прелестниц, а Доницетти - очень красивый молодой человек, пышущий здоровьем, и ему так хочется любить, так мечтается почувствовать, что и он любим. Разве обязательно быть богатым, чтобы уловить манящую улыбку прекрасных глаз какой-нибудь красотки? Но нет, нет!
Среди воспитанников лицея у Доницетти много близких друзей: Тито Баруцци из Имолы, Стефано Сарти из Будрио, Иньяцио Адзали из Фаенцы, Луиджи Тартаньини из Мантуи, Томмазо Грилло из Генуи, есть и болонцы - Бернардо Саббатини, Винченцо Бертокки, Паоло Путти, а также Алескнадр Паэр из Пармы - внук знаменитого маэстро Фердинанда Паэра, кому так везет в Париже.

Не все друзья столь же бедны, как Доницетти, и те, у кого побольше денег, охотно втягивают Гаэтано в свою компанию, потому что он приятен и симпатичен, а своим остроумием, шутками и музыкальными выдумками вносит немало веселья, заставляя смеяться всех дам, питающих слабость к этому подвижному, красивому, крепкого сложения юноше.

Однако он умеет владеть собой. Ему нужно учиться, работать, заниматься, какие уж тут любовные приключения и прихоти! Доницетти продолжает усердно посещать занятия в лицее, часами корпеть над нотной бумагой, провожать падре Маттеи и играть в тарокки на виа Нозаделла, чтобы иметь право на очередной дополнительный вечерний урок маэстро.
А уж потом, если у него останется какое-то время, он тратит немного - только совсем немного - на то, чтобы вызвать ревность друзей. Однако вежливо и тактично.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет