Музыка Франции. Творческие группировки 20-х годов. «Шестёрка»
Глава №45 книги «История зарубежной музыки — 6»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюНаиболее бунтарски настроенной оказалась группа молодежи, сформировавшаяся в самом конце Первой мировой войны. По аналогии с русской «Пятеркой», то есть «Могучей кучкой», она получила наименование «Шестёрки», присвоенное ей в 1920 году журналистом А. Колле. В нее вошли: Дариюс Мийо, Артюр Онеггер, Жорж Орик, Франсис Пуленк, Луи Дюрей и Жермен Тайфер (к ним следовало бы присоединить друзей и единомышленников «Шестерки» Жака Ибера, Жана Вьенера и Алексиса Ролан-Манюэля). Глашатаем этой новой группы явился поэт, публицист, драматург, сценарист, художник и музыкант-любитель Жан Кокто, чей памфлет «Петух и Арлекин» (1918) приобрел значение художественного манифеста (правда, не все в декларациях его автора в равной степени принималось и усваивалось членами группы). Кокто немало способствовал сближению композиторов «Шестерки» с поэтами, драматургами, художниками и театральными деятелями новых направлений.
Формирование молодых музыкантов проходило в обстановке войны, с которой все они так или иначе соприкоснулись; завершалось же оно в атмосфере восстановления мирной жизни и временного процветания 20-х годов. Они явились свидетелями бурного развития промышленности, техники и шумного оживления жизни больших городов. Отсюда — новые идеи, которые выдвигались в соответствии с духом эпохи, вопреки, в противовес моральным и эстетическим категориям предшественников.
Как и большинству французской артистической молодежи, «Шестерке» достойной осмеяния казалась эстетика импрессионизма, а в поэзии — академизировавшийся символизм. Импрессионизм с его созерцательностью, со свойственным ему воспеванием «бесполезной прелести» искусства XVIII века, с его культом природы как источника прекрасного и утонченным эстетизмом воспринимался как прекрасный обман, далекий от сегодняшней действительности. Группа «Шесть» ополчается против импрессионизма в музыке еще и потому, что в 20-е годы он не потерял притягательной силы и успешно развивался в творчестве Равеля, Русселя, Шмитта, Роже-Дюкаса. Этим, вероятно, объясняются резкие выпады Кокто, Мийо, Орика в адрес импрессионизма вообще и Равеля в частности, несмотря на благожелательность с его стороны и поддержку, которую он оказывал первым творческим опытам строптивой молодежи.
Столь же решительно восстают участники «Шестерки» против адептов вагнеризма, справедливо указывая на эстетическую чуждость этой тенденции духу французской культуры. Немалую роль в борьбе с немецким влиянием сыграли обостренные войной патриотические чувства. «Долой Вагнера», — неоднократно восклицает Кокто в памфлете «Петух и Арлекин» и восхваляет Сати за его антивагнеровские воззрения, сформулированные еще в 90-х годах XIX века.
Менее ретиво критикует молодежь тяготение к архаике и академизм Schola cantorum, по-видимому, не усматривая в нем особой для себя опасности. К тому же техника старых мастеров, которой успешно там обучали, во многом импонировала участникам «Шестерки», тяготевшим, в частности, к полифонии.
Среди композиторов старшего поколения члены «Шестерки» особенно высоко оценивали Стравинского. Его «Весну священную» они воспринимали как потрясающее открытие. Мелос, ритм, оригинальные лады, полигармонические и полиладовые сочетания этого произведения изучались ими как необычайные по смелости образцы нового музыкального стиля.
Не менее значительную роль в формировании их эстетического сознания сыграл Сати. «Сати был нашим фетишем, — вспоминал Мийо. — Он был очень популярен в нашей среде... Чистота его искусства, ненависть к уступкам ради успеха, презрение к деньгам... непримиримость к критикам служили нам чудесным примером». Эксперименты Сати, впрочем, привлекали внимание не столько значительностью содержания, сколько экстравагантной новизной. Большое впечатление в этом смысле произвели получивший скандальную известность «сюрреалистический» балет «Парад» (1917) и музыкально-драматические сцены «Сократ» (1918).