Дневник моих песен (продолжение)
Глава №82 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержанию«Тореадор» (испано-итальянская песня). Бернак уверяет, что я пою этот романс, простите, эту песню, неподражаемо. Из этого ясно, что голос не принимается в расчет при исполнении этой музыкальной шутки, и что гнусавого «уан, уан», исходящего из моего носа, отнюдь не греческой формы, достаточно для развлечения тех, кому я эту песню предназначил.
Текст Жана Кокто был написан в 1917 году. В ту эпоху Пьер Бертэн, с помощью группы музыкантов, писателей и художников (в нее входили Сати, Орик, Онеггер, я, Кокто, Макс Жакоб, Сандрар, Да Френэ, Кислинг, Дерен, Фоконне) решил дать в Старой Голубятне спектакль-концерт в стиле Бобинр. Этому проекту не суждено было осуществиться. Скажем сразу, что именно тогда началось то смешение жанров, которое, увы, продлилось излишне долго. Каждый на своем месте — вот истина, которую должны были бы без устали повторять себе артисты, заботящиеся о сохранении своего лица. Признаюсь, что «Тореадор» принадлежит к гибридному жанру. Какая-нибудь Мари Дюба, которая доводит до неистовства своим «Педро» публику в зале Ампир, вырядилась бы в роскошную куртку, исполняя перед этой же публикой моего «Тореадора».
«Тореадор» — карикатура на мюзик-холльную песню, он может исполняться лишь перед малочисленной элитой. Это тип песни, которая должна вызвать смех у нескольких друзей вокруг рояля. Понадобится совсем немного времени для того, чтобы литературный кабачок стал невыносимым, как всякий ложный жанр. И все же, признаюсь, я очень люблю «Тореадора». Долгое время он оставался неизданным, но наконец около 1932 года я решился его опубликовать по совету моего дорогого давнего друга Жака-Эмиля Бланша. Это «опекунство» многое говорит о литературной стороне произведения и о той публике, на какую оно может претендовать.
Октябрь 1940
«Банальности». Для этого цикла я снова обращаюсь к Гийому Аполлинеру. Уже давно я остановил свой выбор на «Рыданиях» и любопытных «Болотах Валлонии». Я уже упоминал здесь о моей мании откладывать в сторону заранее выбранные стихи. Когда в 1940 году я вернулся в Нуазе, приводя в порядок свою библиотеку, я перелистал, в который раз и с каким волнением, литературные обозрения с 1914 по 1923 год, чаровавшие мою юность. Ряд номеров журнала «Литература» особенно привлек на этот раз мое внимание. Как могло случиться, что столько прекрасных стихотворений было в них опубликовано и, по-видимому, никто к ним не обратился. Впрочем, такова скромная привилегия подобного рода обозрений. Вдруг в них находишь поэму Валери, позднее золотом отмеченную во всех антологиях. В данном случае речь идет о тех прелестных стихах Аполлинера, которые были объединены при их появлении под общим названием «Банальности» (Путешествие в Париж — Отель).
Тем, кто меня знает, покажется вполне естественным, что я, как карп, широко открыл рот и проглотил очаровательно нелепые стихи «Путешествия в Париж». Что касается Парижа, то я всегда возвращаюсь в него со слезами. «Отель» — это тоже Париж; комната на Монпарнасе. Этого мне было достаточно, чтобы решиться написать цикл, в котором фигурировали «Рыдания» и «Болота». Оставалось найти начальную ритмическую организацию.
«Рыдания» должны были печально завершать серию. И тут я вспомнил об одной песне, несколько «метерлинковской», которую Аполлинер поместил в странную, по-своему прекрасную прозу, озаглавленную «Онирокритика», В июне 40-го, шагая как рядовой-пехотинец по дороге в Кагор, я вдруг стал напевать, почему сам не знаю, «В ворота Оркениза». В «Банальностях» я не превратил это в походную песню, так же, впрочем, как и не вернулся мысленно на берега Ло, где я нашел первую строку. Игра образов у меня совершенно необъяснима. Оркениз — это улица в Отэне, ведущая к Римским воротам. Что касается исполнения, то все, что я высказал здесь по поводу «Лягушатни», годится для «Путешествия в Париж», а все, что я написал о «Вечернем огне», подходит для «Рыданий».