Григорий Соколов (Grigory Sokolov)

«Вундеркиндом из Москвы» назвала Григория Соколова западногерманская газета «Франкфуртер альгемейне цайтунг». Эти слова подхватили журналы и газеты многих стран. И хотя Соколов отнюдь не москвич, а коренной ленинградец, но в таком определении была немалая доля истины: именно Москва принесла юному артисту широкую известность. Произошло это в 1966 году, когда шестнадцатилетний пианист одержал сенсационную победу на Конкурсе имени Чайковского. (В отборочном всесоюзном соревновании 1965 году он был вторым.) Уже в то время Соколов демонстрировал удивительную для молодого пианиста сценическую устойчивость, уверенность, концертную стабильность, самообладание. Все это относили за счет крепкой нервной системы юного музыканта. А многие, честно сказать, задавались вопросом: не ошиблось ли жюри?

Впрочем, для многих ленинградцев его успех не был столь уж неожиданным. Ученик школы-десятилетки при Ленинградской консерватории по классу Л. И. Зелихман еще 12-летним подростком дал свой первый клавирабенд, а ко времени конкурса в его распоряжении было три сольные программы и восемь фортепианных концертов. Из этих последних он выбрал для финального прослушивания в Москве Второй концерт Сен-Санса, блестящим исполнением которого и покорил окончательно как жюри, так и слушателей. «Высшая премия, — говорил тогда П. А. Серебряков, — это, конечно, большой аванс, выданный, по сути дела, на редкость талантливому мальчику. И я хочу верить, что последующая глубокая работа, разностороннее совершенствование принесут вскоре плоды и Соколов вырастет в самобытного артиста».

По счастью, слава не помешала дальнейшему творческому росту пианиста. Он совершенствовал мастерство у М. Я. Хальфина в Ленинградской консерватории, которую окончил в 1973 году. Прошедшие годы — время накопления художественных сил, репертуара, расширения эстетического кругозора.

Теперь мы знаем практически совсем иного пианиста. «У него, - пишет Г. Цыпин,— в трактовках, предлагаемых им публике, всегда присутствует мысль, многогранная и сосредоточенная, она отбрасывает отпечаток на все: на звуковые формы, которые здесь неизменно упорядочены; на логику раскрытия музыкального действия, выровненную до безупречности; на характерную для пианиста гармонию целого и частностей. Таков Соколов и в строгом классическом опусе, и в свободной романтической композиции. Никогда и ничего от сиюминутной, капризной игры эмоций. Чувства его как интерпретатора глубоки, однако он умеет их сдерживать, регламентировать, подчинять сценическому контролю... Игра Соколова радует, доставляет большое эстетическое удовлетворение; она заставляет мыслить, наслаждаться гармонией, соразмерностью, красотой. Но при всем том — правы его „оппоненты" — не потрясает, не ранит, не переворачивает душу». Возможно, суть дела тут в каких-то моментах чисто психологического свойства, относящихся к внутреннему облику человека и артиста: не каждому, даже из больших, широко известных мастеров, дано «о б ж и г а т ь». Действительно, его трактовка шопеновской музыки, а также и некоторых иных страниц, романтического репертуара, может порой оставить слушателя вполне спокойным. Симптоматично, что на концертных афишах пианиста мы почти не находим сочинений Листа. Но ведь Соколов и сегодня молод, он только вступает в пору зрелости, и трудно предсказать повороты его творческой эволюции. А главное в том, что он не стоит на месте. Скажем, его репертуарные поиски весьма интенсивны, и в них отражаются внутренняя природа дарования артиста, склад его исполнительской натуры. Да, сейчас на пути музыканта знаменитые романтиче ские шедевры XIX века еще не стали заметными вехами. Но что будет завтра?

Соколов не отказывается от сочинений, принесших ему высшую награду московского соревнования. Однако обращает на себя внимание его интерес к той репертуарной сфере, которая во время конкурса была «прерогативой» его ближайшего соперника и во многом антипода американского пианиста Миши Дихтера. Тут прежде всего следует назвать сонаты Шуберта; к Первому концерту Чайковского и Третьему Рахманинова присоединяются концерты Моцарта (№ 21), Бетховена (№ 5), Прокофьева (№ 1); сочинения Шостаковича соседствуют с сонатами Шопена и Скрябина, «Петрушкой» Стравинского, «Альборадой» Равеля. Но прежде всего тут следует назвать два имени — Баха и Бетховена. Помимо прелюдий и фуг из «Хорошо темперированного клавира», он все чаще играет многие номера из «Искусства фуги», Концерт фа минор, а в бетховенском наследии его больше всего привлекает поздний период. Рецензенты и у нас, и за рубежом (а Соколов гастролирует по всему миру) дают высокую оценку его интерпретации последних сонат №№ 29, 31 и 32. И такая направленность связана, конечно, с развитием самой стилистической манеры пианиста, в которой критики выделяют великолепный вкус, неизменное чувство меры, высокую эстетическую культуру. «На конкурсе слушателей подкупили всепобеждающая свобода владения фортепиано и сверкающий темперамент, который не выходил из-под контроля разума. И все же именно смелость, молодость, напор во многом предрешили тогда победу. Сегодня эти качества безоговорочно под чинены зрелой воле».

...После конкурса многие сравнивали «эффект вхождения» Соколова в нашу концертную жизнь с появлением в ней столь же юного Эмиля Гилельса в 1933 году. И тогда же всемирно признанный пианист, бывший председателем жюри, так характеризовал победителя: «Это на удивление гармоничный талант, и перед «ним открывается большое будущее». Теперь слова Гилельса оправдываются... Как подчеркивает ленинградский музыковед Л. Гаккель в одной из рецензий: «надоевшие послеконкурсные опасения не подтвердились: Соколов не остался „сен-сансовским" пианистом, сияюще свежим, но легкодумным; он стал пианистом содержательным, сохранив полностью чистоту и честность своего музыкального детства».

Л. Григорьев, Я. Платек, 1990

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет