Артур Шнабель (Artur Schnabel)
15.04.2011 в 18:38.
Наше столетие знаменовало собой величайшую веху в истории исполнительского искусства: изобретение звукозаписи в корне изменило представление об исполнителях, позволив «овеществить» и навсегда запечатлеть любую интерпретацию, сделать ее достоянием не только современников, но и грядущих поколений. Но в то же время звукозапись позволила с новой силой и отчетливостью почувствовать, насколько именно исполнительство, интерпретация как форма художественного творчества подвержена времени: то, что некогда казалось откровением, по прошествии лет неумолимо стареет; то, что вызывало восторг, оставляет подчас одно лишь недоумение. Так бывает часто, но случаются и исключения — артисты, чье искусство столь сильно и совершенно, что оно не подвержено «коррозии». Именно таким артистом был Артур Шнабель. Игра его, сохранившаяся в записях на пластинки, оставляет сегодня едва ли не столь же сильное и глубокое впечатление, как в те годы, когда он выступал на концертной эстраде.
На протяжении многих десятилетий Артур Шнабель оставался своего рода эталоном — эталоном благородства и классической чистоты стиля, содержательности и высокой одухотворенности исполнения, прежде всего, когда шла речь об интерпретации музыки Бетховена и Шуберта; впрочем, и в трактовке Моцарта или Брамса мало кто мог с ним сравниться.
Тем, кто знал его только по записям — а таких сегодня, конечно, большинство, — Шнабель представлялся фигурой монументальной, титанической. Между тем в жизни это был небольшого роста человек с неизменной сигарой во рту, и только голова и руки были у него непропорционально велики. Вообще, он совершенно не подходил под укоренившееся представление о «звезде эстрады»: ничего внешнего в манере игры, никаких лишних движений, жестов, поз. И однако же, когда он усаживался за инструмент и брал первые аккорды, в зале устанавливалась затаенная тишина. Его фигура и его игра излучали то неповторимое, особое обаяние, которое сделало его при жизни личностью легендарной. Эта легендарность и поныне подкрепляется «вещественными доказательствами» в виде множества записей, она запечатлена правдиво и в его мемуарах «Моя жизнь и музыка»; его ореол продолжают поддерживать десятки учеников, занимающих и ныне ведущие позиции на горизонте мирового пианизма. Да, Шнабеля во многих отношениях можно считать творцом нового, современного пианизма — не только потому, что он создал замечательную пианистическую школу, но и потому, что его искусство, подобно искусству Рахманинова, опередило свое время...
Шнабель как бы впитал, синтезировал и развил в своем искусстве лучшие черты пианизма XIX века — героическую монументальность, широту размаха — черты, сближающие его с лучшими представителями русской пианистической традиции. Не следует забывать, что прежде чем поступить в класс к Т. Лешетицкому в Вене, он долгое время занимался под руководством его жены, выдающейся русской пианистки А. Есиповой. В их доме он видел многих великих музыкантов, в том числе Антона Рубинштейна, Брамса. К двенадцати годам мальчик был уже законченным артистом, в игре которого обращала на себя внимание прежде всего интеллектуальная углубленность, столь необычная для юного вундеркинда. Достаточно сказать, что в его репертуаре были сонаты Шуберта и сочинения Брамса, которые и умудренные опытом артисты редко отваживаются играть. Вошла в легенду и фраза Лешетицкого, сказанная юному Шнабелю: «Ты никогда не будешь пианистом. Ты — музыкант!». Действительно, «виртуозом» Шнабель не стал, но его талант музыканта раскрылся в полной мере имен, но в сфере фортепиано.
Дебютировал Шнабель в 1893 году, окончил консерваторию в 1897, когда его имя уже было широко известно. Его формированию в большой степени способствовало увлечение камерным музицированием. На рубеже XX века он основал «Трио Шнабеля», в которое входили также скрипач А. Виттенберг и виолончелист А. Хеккинг; позже он много играл со скрипачом К. Флешем; среди его партнеров была и певица Тереза Бер, ставшая женой музыканта. Одновременно Шнабель завоевал авторитет и как педагог; в 1919-м он был удостоен звания почетного профессора Берлинской консерватории, а с 1925-го вел фортепианный класс в берлинской Высшей музыкальной школе. Но вместе с тем на протяжении ряда лет Шнабель не имел особого успеха как солист. Еще в начале 20-х годов нашего столетия ему подчас приходилось выступать при полупустых залах и в Европе, и, тем более в Америке; видимо, время для достойной оценки художника тогда не подошло. Но постепенно слава его начинает расти. В 1927 году он ознаменовал 100-летие со дня смерти своего кумира — Бетховена, впервые исполнив в одном цикле все его 32 сонаты, а через несколько лет первым в истории записал их все на пластинки — по тем временам беспримерный труд, потребовавший четырех лет! В 1928 году, когда отмечалось 100-летие со дня смерти Шуберта, он сыграл цикл, включавший почти все его фортепианные сочинения. После этого к нему пришло наконец, всеобщее признание. Особенно высоко ценили этого артиста в нашей стране (где он с 1924 по 1935 годы неоднократно концертировал с огромным успехом), ибо советские любители музыки всегда ставили на первое место и ценили превыше всего именно содержательность искусства. Он тоже любил выступать в СССР, отмечая «большую музыкальную культуру и любовь широких масс к музыке» в нашей стране.
После прихода к власти нацистов Шнабель окончательно покинул Германию, жил некоторое время в Италии, затем в Лондоне, и вскоре переехал по приглашению С. Кусевицкого в США, где быстро снискал всеобщую любовь. Там он и прожил до конца своих дней. Музыкант умер неожиданно, накануне начала очередного большого концертного турне.
Репертуар Шнабеля был велик, но не безграничен. Ученики вспоминали, что на уроках их наставник играл наизусть практически всю фортепианную литературу, а в ранние годы в его программах можно было встретить имена романтиков — Листа, Шопена, Шумана. Но достигнув зрелости, Шнабель сознательно ограничивал себя и выносил на суд аудитории лишь то, что было ему особенно близко — Бетховена, Моцарта, Шуберта, Брамса. Сам он мотивировал это без кокетства: «Я почел для себя честью ограничиться высокогорной областью, где за каждой взятой вершиной снова открываются все новые и новые».
Слава Шнабеля была велика. Но все-таки ревнители фортепианной виртуозности не всегда были способны принять успех артиста и примириться с ним. Они не без злорадства отмечали каждый «мазок», всякое видимое усилие, прилагавшееся им для преодоления трудностей, воздвигнутых «Аппассионатой», концертами иди поздними сонатами Бетховена. Обвиняли его и в излишней расчетливости, сухости. Да, он никогда не обладал феноменальными данными Бакхауза «ли Левину, но никакие технические задачи не были для него непреодолимыми. «Совершенно точно, что Шнабель никогда не владел виртуозной техникой. Он никогда и не желал иметь ее; он и не нуждался в ней, ибо в его лучшие годы было мало такого, что он хотел бы, но не смог сделать», — писал А. Чесинс. Вполне хватило у него виртуозности и для последней из пластинок, сделанной незадолго до смерти, в 1950 году и запечатлевшей его интерпретацию экспромтов Шуберта. Дело было в другом — Шнабель оставался прежде всего музыкантом. Главным в его игре были безошибочное чувство стиля, философская сосредоточенность, выразительность фразы, сила духа. Именно эти качества определяли его темпы, его ритм — всегда точный, но не «метроритмичный», его исполнительскую концепцию в целом. Чесинс продолжает: «Игра Шнабеля обладала двумя основными качествами. Она всегда была превосходно осмысленной и ненавязчиво выразительной. Шнабелевские концерты были непохожи ни на какие другие. Он заставлял нас забывать об исполнителях, об эстраде, о фортепиано. Он принуждал нас полностью отдаваться музыке, равделять его собственную погруженность».
Но при всем том в медленных частях, в «простой» музыке Шнабель был действительно непревзойденным: он, как мало кто, умел вдохнуть смысл в бесхитростную мелодию, произнести фразу с огромной значительностью. Примечательны его слова: «Детям дают играть Моцарта, потому что у Моцарта сравнительно немного нот; взрослые избегают играть Моцарта, потому что каждая нота у него стоит слишком дорого».
Сила впечатления от игры Шнабеля во многом увеличивалась благодаря его звуку. Когда нужно, он был мягким, бархатным, но если обстоятельства требовали, в нем появлялся стальной оттенок; при этом ему была чужда резкость или грубость, и любые динамические градации были подчинены требованиям музыки, ее смысла, ее развития.
Немецкий критик X. Вайер-Вэге пишет: «В противовес темпераментному субъективизму других великих пианистов своего времени (например, д'Альбера или Пембаура, Ней или Эдвина Фишера) его игра всегда производила впечатление сдержанной и спокойной. Он никогда не давал чувствам вырваться наружу, его выразительность оставалась затаенной, иногда почти холодной, и все же была бесконечно далека от чистой «объективности». Его блестящая техника словно предугадывала идеалы последующих поколений, но она всегда оставалась только средством для решения высокой художественной задачи».
Наследие Артура Шнабеля разнообразно. Много и плодотворно работал он и как редактор. В 1935 году вышел из печати фундаментальный труд — редакция всех сонат Бетховена, в которой он обобщал опыт нескольких поколений интерпретаторов и изложил собственные оригинальные взгляды на трактовку бетхо-венской музыки.
Совершенно особое место занимает в биографии Шнабеля композиторское творчество. Этот строгий «классик» за роялем и ревнитель классики был в своей музыке страстным экспериментатором. Его сочинения — а среди них фортепианный концерт, струнный квартет, виолончельная соната и пьесы для фортепиано — подчас поражают сложностью языка, неожиданными экскурсами в атональную область.
И все же основную, главную ценность в его наследии составляют, конечно, записи. Их немало: концерты Бетховена, Брамса, Моцарта, сонаты и пьесы любимых им авторов и многое другое, вплоть до «Военных маршей» Шуберта, исполняемых в четыре руки с сыном — Карлом Ульрихом Шнабелем, квинтетов Дворжака и Шуберта, запечатленных в содружестве с квартетом «Йро арте». Оценивая записи, оставленные пианистом, американский критик Д. Харрисоа писал: «Я с трудом сдерживаюсь, слушая разговоры о том, что Шнабель, якобы,, страдал изъянами в технике и поэтому, как кое-кто утверждает, удобнее чувствовал себя в медленной музыке, чем в быстрой. Это просто бред, так как пианист полностью владел своим инструментом и всегда, за одним-двумя исключениями, „расправлялся" с сонатами и концертами так, словно они были созданы специально для его пальцев. Право, споры о шнабелевской технике приговорены к смерти, и эти записи подтверждают, что ни одна фраза, большая или малая, не была выше его виртуозной хватки».
Наследие Артура Шнабеля продолжает жить. С годами из архивов извлекаются на свет и делаются достоянием широких кругов любителей музыки все новые и новые записи, подтверждающие масштаб искусства артиста.
Лит.: Смирнова И. Артур Шнабель. — Л., 1979