Лев Оборин (Lev Oborin)

• Фортепианная музыка в интернет-магазине OZON.ru

За послевоенный период мы привыкли к регулярным победам наших исполнителей на международных конкурсах, и теперь уже идут дебаты о том, не слишком ли много развелось в мире музыкальных соревнований. Но полвека тому назад все было иначе. Советская исполнительская школа в те времена только начинала складываться. Легко понять в этом случае, какая ответственность лежала на четверке наших пианистов, отправлявшихся в 1927 году на Первый международный конкурс имени Шопена. В этом конкурсном дебюте принимал участие и 19-летний Лев Оборин. Ему и довелось открыть список советских лауреатов-победителей.

Под свежим впечатлением выдающийся польский композитор К. Шимановский говорил тогда: «Поскольку речь идет о русских пианистах, выступавших у нас в Варшаве, Лодзи, Кракове, Львове, Познани и Вильно, то... они просто покорили наш музыкальный мир. Пришли, поиграли и победили... Это нельзя назвать успехом, даже не фурором. То было сплошное победное шествие, триумф!... В особенности это относится к молодому Оборину... Этот только что окончивший консерваторию москвич поразил меня глубже, чем такие зрелые мастера, как Орлов и Боровский... Феномен! Ему не грешно поклониться, ибо он творит Красоту».

А ведь еще за несколько лет до этого сенсационного успеха Оборин не решил, какой род музыкальной деятельности он предпочтет. После занятий в Музыкальном училище имени Гнесиных у Е. Ф. Гнесиной (до 1921 года) юноша поступил в Московскую консерваторию сразу на два факультета — композиторский и фортепианный. Он учился по композиции сначала у Г. Э. Конюса и Г. Л. Катуара, а затем перешел в класс Н. Я. Мясковского. На этом поприще он достиг ободряющих успехов и заслужил такую оценку В. Я. Шебалина: «Ряд мелких произведений для фортепиано, написанных в промежутке между 1922 и 1924 годами, свидетельствует об исключительной одаренности молодого автора. Отлично звучащие (Оборин хороший пианист), эти пьесы подкупают искренностью и юношеской свежестью вдохновения... Симфоническое скерцо Оборина, сочиненное весной 1925 года — первый опыт его в области крупных форм,— подкупает непосредственностью выражения и удивительным для возраста и опыта автора мастерством в преодолении звукового материала».

Так что молодому музыканту было над чем призадуматься. Между тем успешно продвигались дела Оборина и на фортепианном факультете, где он занимался в классе К. Н. Игумнова. А после конкурса, уже окончив консерваторию как пианист (1926) и пройдя у К. Н. Игумнова курс аспирантуры (1926-1928), он погрузился в интенсивную концертную деятельность, и композиция отошла в область воспоминаний. Впрочем, много позже Лев Николаевич говорил об огромной пользе, которую принесли ему композиторские опыты; благодаря им он мог взглянуть на исполняемое произведение как бы «изнутри», глубже постигнуть «движущие пружины» того или иного сочинения.

Для Оборина-пианиста характерно раннее и, так сказать, окончательное формирование художественной натуры. В этом смысле любопытно сопоставить оценки игры пианиста, отделенные друг от друга тремя десятилетиями. В 1938 году А. Альшванг писал: «Искусству Л. Оборина не свойственны трагизм, отчаяние, тревога, пессимизм; его исполнительство полно света, утверждения; цельность — составляет органическое свойство его гармоничной индивидуальности. Это единство художественной личности, эта здоровая и непосредственная чувственность игры покоряют слушателя, раньше чем он успевает дать себе полный отчет в характере толкований артиста». А вот слова Я. Милъштейна, высказанные в связи с юбилейным вечером, посвященным 60-татию пианиста: «Чем же именно так пленил слушателей Оборин? Что сразу же привлекло к нему всеобщее внимание? Я не ошибусь, если скажу, что это прежде всего особые светлые, оптимистические тона, в которые с самого начала было окрашено его искусство. Близкий во многом к своему учителю Константину Николаевичу Игумнову, Оборин столь же просто, без нарочитости и надуманности раскрывает замысел исполняемых произведений. Его игра гармонична, ясна, полна здравого смысла, логической стройности, проникнута неподдельной искренностью и теплотой». В том же плане, как всегда лаконично, высказался и К. Н. Игумнов: «Искусство Оборина — светлое, гармоничное, проникнутое оптимизмом творчества».

Этот оптимистический тонус сохранялся в игре пианиста, к какой бы репертуарной сфере он ни обращался. С памятного 1927 года Оборин занимал почетное место в первом ряду интерпретаторов шопеновского наследия. «Меня объявили шопенистом,— комментирует сам Оборин.— Сперва я удивился. Не скрою — обрадовался. Потом стал „брыкаться“. Протестовать против, такого, как мне казалось, ограничения. Но Шопена играл с удовольствием. И чем больше играл, тем более трудным казался мне этот стиль. От интуиции я шел к серьезному анализу, самоанализу. Лирическая непосредственность дополнилась другими качествами: я узнал и мужество, и силу Шопена — в Сонате си-бемоль минор, балладах, полонезах. В общем, меня Шопен захватил исподволь и на всю жизнь. Его музыка стала необходимостью. Она нужна была не только на концертах, я хотел не только играть ее публично — ощущал потребность играть себе, беседовать с Шопеном, видел его перед собой, и уже не было ближе композитора».

Продолжая игумновские традиции, он выступил великолепным интерпретатором концертов и разнообразных пьес Чайковского и Рахманинова. Здесь, может быть, с особой рельефностью выявилась лирическая струя оборинского пианизма. «На первом плане в исполнении Оборина,— отмечает журнал "Советская музыка",— ...стремление раскрыть единую мелодическую линию, которую пианист, как правило, дает на «большом дыхании»... Искусство Оборина просто, лишено всякой манерности, надуманности, фальшивой эстрадности... исполнение Оборина — лирично».

Простота, ясность, наконец, доходчивость его пианистической речи ярко раскрывались в русской фортепианной классике, в произведениях Моцарта (он часто обращался к этому «светлому» автору), Шуберта, песнях Шуберта — Листа, да и в других сочинениях, в том числе современных. На редкую «контактность» оборинского искусства обращает внимание Д. Рабинович: «Образно говоря, Оборин-пианист ассоциируется собеседником тактично-красноречивым, способным быстро и без труда откликнуться на предложенную тему, располагающим к себе не непременным желанием проникнуть в „тайники мироздания“ и не каскадом парадоксов, но обаятельным изяществом своих непринужденных речей. Хороший вкус и чувство меры присущи Оборину в высокой степени. В частности, поэтому его игра оставляет впечатление стройности, как здание с точными пропорциями. Он играет так же легко, как легко его слушать».

Можно смело утверждать, что Оборин стоял у истоков советского фортепианного творчества. «Считаю пропаганду лучших произведений советской музыки,— подчеркивал пианист,— одной из самых благородных задач исполнителей». И эти eго слова не расходились с делом. Еще в «долауреатские» годы он исполнял произведения Н. Мясковского, С. Прокофьева, В. Шебалина, а в дальнейшем постоянно способствовал обогащению современного пианистического репертуара. Он дал жизнь Концерту для фортепиано с оркестром А. Хачатуряна, сразу вслед за автором играл произведения Д. Шостаковича. Великого композитора связывали с Обориным долгие годы дружбы. «Я был одним из многих, кому Лев Николаевич приносил высокую радость общения с искусством,— говорил Дмитрий Дмитриевич.— Конечно, он был прирожденный пианист, и тем не менее мне жаль, что он забросил свои творческие опыты, потому что он обладал и незаурядным композиторским дарованием. Помимо всего прочего, у Льва Николаевича была феноменальная музыкальная память. Так, например, по прошествии очень многих лет нашего знакомства он наизусть играл мои фортепианные сочинения, написанные в начале 20-х годов.

Признаться, я и сам их помнил довольно смутно. А Лев Николаевич наигрывал эти пьесы так свободно, будто лишь вчера заглядывал в ноты».

Значительная страница в истории советской исполнительской культуры — ансамблевое музицирование Оборина вместе с Д. Ойстрахом и С. Кнушевицким. Сколько образцов камерной литературы от бетховенских сонат и трио до сочинений советских композиторов было сыграно ими! Прославленный скрипач вспоминал: «С 1935 года началась моя тесная дружба и совместная работа с замечательным пианистом Львом Николаевичем Обориным. Общение с этим большим музыкантом, человеком высокой культуры, очень обогатило меня. Вместе с ним мы провели много счастливых часов, играя камерные произведения великих мастеров прошлого и настоящего».

Да, общение с Обориным обогащало и облагораживало окружающих. Именно его музыкантская личность во многом способствовала формированию его студентов в Московской консерватории, где он преподавал с 1928 года (с 1935 года профессор). Конечно, он воспитал немало отличных пианистов; среди них М. Воскресенский, Э. Миансаров, В. Ашкенази, А. Бахчиев, А. Егоров, Д. Сахаров и другие. Однако характерно, что из его класса вышли представители различных музыкальных специальностей — композиторы, дирижеры, музыковеды, педагоги. Словом, и здесь проявлялись широта его личности, доброта, душевная чуткость. «У каждого большого художника и по-настоящему талантливого человека,— говорит Я. Флиер,— натура его, его взгляды так или иначе выражаются в его искусстве. Творчество Льва Оборина — отличное тому доказательство. Одаренность его сказывалась и в том, что ему все давалось легко и органично. Он очень быстро учил ноты произведения, превосходно чувствовал себя на эстраде. В его характере было что-то мягкое, светлое, располагающее, он и в жизни любил все доброе, человечное. И вот такое отношение к жизни, в какой-то степени эпикурейское, накладывало свой отпечаток на его прекрасную игру и даже на педагогические методы. Он дарил слушателям лучезарное, я бы сказал весеннее искусство. Эти его человеческие свойства окрашивали в особые тона и его артистический, отшлифованный пианизм, которой неизменно производил на его многочисленных поклонников какое-то „благоуханное“ впечатление».

Итак, редкое единодушие в характеристике специфических особенностей оборинского дарования. Можно даже сказать, что и сам пианист подкрепляет все приведенные наблюдения. Однажды он заметил: «Концерты — моя жизнь. Когда, играя, я замечаю на лице слушателя удовольствие, это доставляет мне самую большую радость и удовольствие». Остается только добавить, что так происходило и во время многочисленных выступлений Льва Оборина на родине, и тогда, когда он гастролировал за рубежом и многочисленные любители музыки навсегда сохранят в своих сердцах воспоминания об этих встречах.

Народный артист СССР (1964), Сталинская премия (1943), Государственная премия РСФСР им. М. И. Глинки (1966).

Литература: Хентова С. Лев Оборин. Л., 1964; Рабинович Д. Портреты пианистов. М., 1962; Л. Н. Оборин. Статьи. Воспоминания. М., 1977.

Григорьев Л., Платек Я.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет