Необыкновенный дар природы
Глава №66 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюСреди выдающихся даров природы, пожалуй, самым поразительным следует считать невероятную музыкальную память Тосканини. Ещё в тот день, когда, поднявшись с места рядового виолончелиста, он впервые встал за дирижёрский пульт, первое, что Артуро сделал, захлопнул партитуру ― Аида, которая шла в тот вечер, полностью хранилась в его памяти — не только ноты, но и все знаки, какие поставил Верди, заботясь о выразительности оперы. Много лет спустя, встречаясь со своим другом композитором Риккардо Малипьеро, маэстро говорил:
–– Моя память! Я никогда не тратил никакого труда, чтобы выучить ту или иную партитуру!.. Скольких дирижёров погубила моя память!
И его неповторимый пармский акцент, добавлял собеседник, казалось, подчёркивал иронию. Тосканини походил на настоящую ходячую библиотеку и живые мемуары: стоило только упомянуть о чём-либо, как в его памяти тотчас оживали события и факты, относящиеся к далёкому прошлому. Однажды он рассказал, как ещё совсем молодым музыкантом играл на виолончели в двух симфонических концертах под управлением маэстро Больцони.
Уже в самые первые годы своей дирижёрской деятельности Тосканини изумлял окружающих, дирижируя всеми операми по памяти. По этому поводу друг юности молодого маэстро Марио Паниццарди вспоминал один анекдотический случай, происшедший в Генуе в 1891 году, где Тосканини провёл две оперы — Миньон и Кармен:
«Утром на другой день после премьеры Миньон в газете "Девятнадцатый век" Акилле де Марци, музыкальный критик, хоть и хвалил спектакль, проведённый молодым дирижёром, но при этом отметил, что дирижировать произведением с такой довольно сложной инструментовкой (так казалось в те времена!) лучше, держа на пульте раскрытую партитуру, чем надеяться на свою память.
В тот же день Тосканини, ужиная в скромной траттории на пьяцца Нуова — теперь площадь Умберто I — вместе co своими друзьями-музыкантами, среди которых находился Де Феррари, спросил его, не знаком ли он близко с Марци. Получив утвердительный ответ, маэстро сказал:
— Можешь передать ему, что я готов на пари, закрывшись в пустой комнате, записать по памяти всю партитуру оперы и не ошибусь ни в одной ноте, запишу точно так, как она написана Тома.
И добавил: когда ему приходилось изучать партитуры, на страницах которых имелись чернильные пятна или ещё какие-нибудь помарки, то потом, когда он дирижировал — разумеется, наизусть — все эти пятна последовательно возникали перед его внутренним взором с такой же фотографической чёткостью, что и ноты.
— Можешь передать Марци, — улыбаясь закончил Тосканини, — если он примет пари, я, воспроизводя по памяти Миньон, непременно поставлю на свои места и... чернильные кляксы».
Когда ещё молодым дирижёром он служил в "Ла Скала", в Италии объявили конкурс на лучшую оперу. Тосканини входил в жюри. И хотя один безвестный композитор всячески старался ублажить его, отзыв маэстро остался убийственным, и оперу отвергли.
Прошло десять лет, и неудавшийся автор снова встретился в Нью-Йорке с Тосканини.
–– Знаете, маэстро, теперь дело прошлое, ― сказал композитор, –– но мне всё же хотелось бы узнать, почему вы отвергли тогда мою оперу?
–– Она не понравилась мне.
–– А я уверен, маэстро, что вы даже не прочитали её тогда. Если бы прочли, непременно понравилась бы.
–– Не говорите глупостей, ― возразил Тосканини, ― я великолепно помню вашу рукопись. Она никуда не годится. Ну, что это такое!
Он присел к роялю и быстро сыграл наизусть несколько арий из скверной оперы, забракованной им десять лет назад.
–– Нет, –– заключил он, ― это ниже всякой критики.
Любопытно, что этим незадачливым композитором оказался молодой, ещё никому неивестный Игорь Стравинский.»
Об исключительной памяти маэстро рассказывал и скрипач Аугусто Росси:
«Должно быть, это произошло в Сан Луисе. Мы готовились к началу концерта, как вдруг второй фагот нашего оркестра Умберто Вентура в последний момент заметил испорченный клапан у своего инструмента, кажется, ми бемоль. Помню отчаяние молодого человека:
— Что скажет маэстро, если не услышит эту ноту!
Мы решили сообщить Тосканини о неисправности фагота до начала концерта. Пришли к нему в кабинет, объяснили, что случилось. Маэстро, перебрав в памяти произведения, какие значились в программе, сказал:
— Дорогой Вентура, может быть, я ошибаюсь, ибо я тоже могу ошибаться, но думаю, этого ми бемоль тебе не придётся ни разу брать за весь вечер.
Так оно и оказалось в действительности».
Память Тосканини поразила и Марсию Дэвенпорт, дочь певицы Альмы Глюк:
«Я просматривала корректуру своей книги о Моцарте и неожиданно заметила типографскую ошибку в одном из нотных примеров из Дон Жуана. Чтобы проверить этот такт по партитуре, я пошла в музыкальную библиотеку, но она оказалась закрыта по случаю какого-то праздника. Я не могла ждать, так как срочно требовалось отправить материал в издательство. Тогда я позвонила маэстро, полагая, что у него, конечно, найдётся нужная мне партитура.
— Вы не помните случайно, маэстро, где вступление тромбонов в Дон Жуане?
— Минутку... — ответил он. — Тромбон вступает в 9-й сцене, когда голос Командора прерывает разговор Дон Жуана с Лепорелло... И всё же я хочу проверить по партитуре...
Маэстро не ошибся. Поражённая его памятью, я спросила:
— А когда вы последний раз просматривали Дон Жуана?
— Думаю, лет 30 — 35 тому назад.»
И вот ещё интересное свидетельство дирижёра Антонино Boттo:
«Помню, это случилось на одной из репетиций Тристана. Маэстро готовил оперу вместе со швейцарцем Адольфом Аппиа. Это был экспериментальный спектакль. Мы находились на сцене: я за роялем, а маэстро на авансцене следил за певцами и отбивал темп.
Проходили II акт. В какой-то момент, обернувшись ко мне, маэстро сказал: фа-диез. Услышав это замечание, я немного растерялся; сцену повторили сначала и, когда дошли до того же места, он снова заметил: фа-диез — уже более громко. Я стал искать на нотной странице это фа-диез. Но не находил. Когда в третий раз мы репетировали эту же сцену, Тосканини вскочил и разъярённо закричал:
— Фа-диез!
Очень робко я заметил:
— Маэстро, простите меня, но фа-диеза тут нет...
Тосканини, немного смутившись, быстро ушёл к себе в кабинет. Если такой человек с уверенностью три раза поправлял меня, то наверное, не случайно, и я стал внимательно изучать ноты. В издании Рикорди правая страница партитуры Тристана имеет в ключе диез, которого на следующей странице уже нет. Очевидно, это опечатка. Я побежал к маэстро и застал его листающим партитуру. Он хотел убедиться своими глазами, есть там фа-диез или нет.
— Маэстро, — проговорил я, — вы совершенно правы, тут опечатка!
— Знаешь, — ответил он, — меня чуть удар не хватил: выходит, я всю жизнь был ослом, если всегда играл это фа-диез.
— Осёл — это я, маэстро, потому что не заметил опечатки».
Выдающийся австрийский тенор Лео Слезак тоже восхищался необыкновенной памятью маэстро:
«Блестящая память Тосканини проявлялась не только при дирижировании операми, которые он изучал в течение многих лет, но также и при работе над новыми партитурами, например, на репетициях Ариадны и Синей Бороды Дюка, когда он при всей сложности инструментовки улавливал малейшую фальшь и немедленно указывал на музыканта, допустившего ошибку. А ошибка — это катастрофа. Музыканты знали, что в такие моменты Тосканини готов разнести всех и вся. Совершив "преступление", лучше было бы не встречаться с ним в антракте. Суфлёр в полном отчаянии прибегал в уборную и предупреждал:
–– Ах, тенор, вы проглотили четверть, и маэстро теперь неистовствует!
В один из вечеров, выступая в Нюрнбергских мастерах пения, я несколько раз ошибся по рассеянности, в сущности не так уж страшно. По окончании акта Тосканини, возбуждённый, поднялся на сцену и, хлопая себя по лбу, то и дело восклицал:
–– Какая скотина этот тенор!
Я поостерёгся попадаться ему на глаза. В следующем акте я старался петь как только мог лучше. Когда спектакль окончился, я вернулся в гостиницу. В ней занимал номер и Тосканини. Мы встретились у лифта. Шляпа надвинута на глаза, и он даже не взглянул на меня. Я подошёл к нему, пробормотал извинения, пообещал, что больше такое не повторится. Он помрачнел сильнее, но быстро успокоился, и мы помирились.
И все мы оставались глубоко преданы Тосканини, потому что знали ― он вёл нас к успеху по лучшей из всех возможных дорог».
Однако, знаменитая память Тосканини всё же была человеческой, а не электронной, потому что хотя и редко, но и он ошибался. Об одном из таких редчайших случаев рассказывает профессор Аугусто Росси:
«Мы репетировали Дебору уже несколько часов. Маэстро выглядел очень усталым: он только что вернулся из Америки, где провёл много концертов. В каком-то месте партитуры оказался такт на пять четвертей, а маэстро стал отбивать его на четыре четверти. Музыкальную тему вёл первый кларнет, который не мог следовать за дирижёром, так как не мог перепрыгнуть через четверть. При повторе весь оркестр повторил ошибку маэстро, кроме кларнета: он, как я уже сказал, не мог сделать этого.
Тосканини, услышав, что весь оркестр последовал за ним, кроме ведущего инструмента, почувствовал ошибку, остановил оркестр, бросил палочку и отпустил нас, сказав:
–– Идите домой, дети...»
О необьыкновенной памяти маэстро много писали и говорили. Действительно, он помнил всё: партитуры, книги, концертные залы, публику, исторические факты.
Однажды зашёл разговор о Золушке Россини — опере, исполняемой исключительно редко. Чтобы проиллюстрировать одно своё утверждение, Тосканини напел отрывок из Золушки, сохраняя точный текст. Даже его сын Вальтер поразился:
— Разве ты когда-нибудь дирижировал этой оперой, папа? — удивился он.
— Только увертюрой, — ответил маэстро, — но я читал партитуру. Одному богу известно, когда это было.
В другой раз маэстро сел за рояль и на память проиграл несколько отрывков из Песен без слов Мендельсона. Оказалось, он не брал эти ноты в руки с тех пор, как впервые увидел их в студенческие годы.
Репетируя Пролог из Мефистофеля для радио-спектакля, Тосканини захотел добавить духовые инструменты, которые должны звучать издали. Их редко включали при сценическом исполнении оперы. В опубликованной партитуре этих партий не было, и достать ноты было негде.
Вечером накануне репетиции Тосканини принялся записывать своими любимыми красными чернилами недостающие партии, целиком полагаясь только на собственную память, — ноты для охотничьих рожков и других уникальных инструментов. Переписчики работали всю ночь, и назавтра к репетиции всё было готово. Оркестранты могли хорошо разучить нужные эпизоды. Ноты Пятого квартета Иоахима Раффа, Andante из которого Тосканини хотел исполнить со скрипками оркестра радио, не могли найти во всём Нью-Йорке. Маэстро видел их один-единственный раз в жизни ещё в студенческие годы. Но сумел записать по памяти со всеми указаниями композитора.
Квартет так и не исполнили тогда, а рукопись Тосканини перешла в библиотеку. Когда же несколько месяцев спустя один любитель редких изданий обнаружил подлинные ноты квартета и сравнил их с записью маэстро, он нашёл в рукописи только одну-единственную ошибку.