Массимо Мила. «Умел пробудить спящих красавиц»
Глава №112 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюВоздавая должное Тосканини, мы в то же время с горечью отмечаем, что вообще искусство дирижирования недолговечно, преходяще. Поэтому любые записи исполнений Тосканини – все, какие только разбросаны по свету, даже любительские – надо собирать и издавать, решаясь порой нарушить вето маэстро на те, какими он недоволен. Этим мы в какой-то мере сохраним его искусство.
Было бы ошибкой и значительным ущербом для музыкальной культуры, если бы мы, зная мотивы, по каким дирижёр браковал какие-то свои записи, не выпускали их из коммерческих соображений. Эти несколько десятков пластинок Тосканини стали бы живым уроком, высшей школой при обучении искусству дирижирования, если бы сопровождались объяснением, что по таким-то и таким-то причинам маэстро считал их неудачными.
Но этого мало – недостаточно собрать и опубликовать все без исключения записи Тосканини. Необходимо глубоко изучить их, обратив внимание прежде всего на сравнение одних и тех же произведений, исполненных маэстро в разные периоды и в различных условиях. К сожалению, при нашем единодушном восхищении бесспорно великим артистом, мы отнюдь не всегда одинаково объясняем причины этого восхищения.
При том сказочном совершенстве и предельно отшлифованной технике исполнения, которые являют пример художественной добросовестности маэстро, при той скрупулёзной тщательности, с какой он очищал музыкальный текст от искажений, внесённых плохими интерпретаторами и невнимательными переписчиками, печатниками и корректорами, при исключительной памяти, тонкости слуха и вошедшем в пословицу физическом сложении, идеальном для профессии дирижёра, при его умении повелевать людьми и творчески воспитывать их – при всех этих качествах, какие редко соединяются в одном человеке, остаётся нерешённым очень трудный вопрос о природе искусства Тосканини и причинах его величия.
Был ли Тосканини дирижёром, который полностью подчинял себя скрупулёзнейшему озвучиванию нотных знаков, уверенный, что одного этого вполне достаточно, чтобы со страниц партитуры сошло совершенно живое произведение?
Или же маэстро — интерпретатор, который, пропуская через себя, через свою исключительную личность (не ставя себя выше композитора) мёртвые знаки нотной страницы, умел всякий раз пробудить спящих красавиц – оперные и симфонические шедевры, запрятанные в пыльных шкафах библиотек и архивов?
Хорошо известно, что Тосканини на вопросы об основных принципах своего искусства не без кокетства отвечал, что он только дисциплинированный, верный музыкальному тексту исполнитель. У него не было тщеславного желания заставить послушать "свою" Пасторальную симфонию. Он довольствовался тем, что доносил до слушателей симфонию бетховенскую.
С другой стороны, во многих полуанекдотических историях, какие рассказываются о маэстро, приводятся случаи, когда Тосканини что-то изменяет в этих нотных знаках (знаменитая – или легендарная? – телеграмма Равелю о длительности Болеро или изменение акцента, внесённое в одном месте в вердиевскую оперу в присутствии великого старца, который охотно, с энтузиазмом одобрил эту поправку и чуть ли не извинился за свою неточность: "Эх, за всем не усмотришь!"
Именно потому, кстати сказать, было бы неплохо – пока ещё возможно установить источники и получить сведения из первых рук – заняться методическим собиранием и отбором этих историй, что сейчас так бестактно разрастаются, проверить их и отобрать лишь достойные внимания с предельной тщательностью, какую только могут позволить условия, документируя их происхождение. Даже шутки, когда речь идёт о Тосканини, могут приобрести неожиданное значение.
И далее, конечно, не остаётся ничего другого, как обратиться к нашим воспоминаниям. К сожалению, как это ни печально, всё меньше остаётся людей, имевших счастье слушать Тосканини, работать и общаться с ним в золотую пору его творческой деятельности. Поэтому может оказаться в какой-то мере полезным даже самое скромное личное воспоминание о нём. И тот, у кого могут найтись такие воспоминания, должен припомнить их, чтобы можно было найти желанный ответ на тот вопрос, о котором говорилось выше.
Что касается меня, то если бы мне пришлось остановиться на далёких, но отнюдь не поблекших воспоминаниях о Тосканини в 20-х годах, то я без малейшего сомнения отнёс бы его к той категории интерпретаторов, которые воссоздают творение композитора, конечно, не искажая его, но оживляя дионисовой страстью сильной натуры.
Казалось, что на сцене геральдического театра "Реджо" в Турине вдруг стремительно вознеслись кверху огненные библейские колонны – это случилось, когда Тосканини приехал с оркестром "Ла Скала" в год чествования Бетховена продирижировать всеми девятью симфониями композитора.
Во время невыносимого напряжения при переходе от скерцо к финалу Пятой симфонии многие, стоявшие в тесной толпе, стали цепляться за тоненькие колонны галереи, нисколько не сомневаясь, что единственным завершением такого страшного crescendo может быть только апокалиптический крах этого благородного здания на площади Кастелло…
Не менее потрясающе впечатление от могучей, воссоздающей жизненной силы оставил и другой концерт Тосканини год спустя, когда он исполнил увертюры к Тангейзеру и Дон Жуану Штрауса. Потом произошёл злосчастный эпизод в Болонье с изгнанием маэстро. Когда же он вернулся по окончании войны, исполнение, которое мне довелось слушать, почти всегда подтверждало, что Тосканини относится к другому типу интерпретатора – в высшей степени старательному, заботящемуся лишь о том, чтобы с самой скрупулёзной текстовой точностью воспроизвести знаки нотной страницы.
Изменился артист или изменилась моя восприимчивость? Не знаю, и всё же должен честно выдвинуть предположение, что пламенное воспоминание о Тосканини "первой манеры" определялось, во всём или частично моей молодостью, нетронутостью моего музыкального сознания, в котором эти памятные исполнения оставили свой след.
Собрание всех воспоминаний и всех документов, какие могли бы помочь бесстрастно разрешить поставленную выше проблему составило бы почётный труд и могло бы стать конкретным началом деятельности по увековечению памяти Тосканини.