Дневник моих песен (продолжение)
Глава №89 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержанию«Свежесть и пламя» (Элюар). Бесспорно, среди моих романсов эти наиболее согласованные. До того я уже столько написал романсов, что вкус у меня к ним пропал, и в дальнейшем, наверное, я буду писать их все меньше и меньше. Если эти мне удались, а мне кажется, что это так, то потому, что мой вкус к ним стимулировался технической задачей. Здесь на самом деле речь идет не о цикле, а о единой поэме, положенной на музыку отдельными отрезками, точно так, как расположено стихотворение на бумаге. В основе его построения лежит ритмическое единство (два темпа, быстрый и медленный). Так как стихотворение великолепно постепенно нарастает, мне легко было принять за кульминацию предпоследний романс («Человек с улыбкой нужной»). Некоторая склонность Элюара к молитвенному славлению («Свобода» — тому прекрасный пример) переклик кается с присущим мне религиозным чувством. Между прочим, в Элюаре всегда есть некая мистическая чистота.
Эти романсы ужасающе трудно исполнить хорошо. Боюсь, после Бернака я уже никогда не услышу их в «должном виде». Партия фортепиано здесь до крайности разрежена. И здесь в мыслях был Матисс. Здесь нет ни одной лишней ноты, ни лишнего вздоха. Поэтому длительность пауз между отдельными романсами тоже выверена. Темпы указаны по метроному и должны соблюдаться беспощадно. Надо постигнуть этот механизм с холодной точностью, затем, выверив себя, все забыть и делать вид, что импровизируешь, прислушиваясь лишь к интуиции. Романсы эти посвящены Стравинскому, ибо в извест ной степени они исходят из него. Третий и в самом деле заимствует темп и гармонический смысл заключительного каданса, из «Серенады для фортепьяно» [Стравинского].
Май 1945
После «Свежести и пламени» я не писал романсов потому, что меня полностью захватили другие музыкальные формы: религиозная музыка и музыкальная драма. И в самом деле, вокальный стиль Диалогов кармелиток так же далек от романса, как струнный квартет от струнного оркестра. И вдруг, в апреле—мае 54-го я сочинил, я бы сказал,— сам того не ведая,— три романса. В эпоху «Бала-маскарада» я хотел ввести в эту кантату стихотворение Макса Жакоба «Игра на рожке», но вынужден был отказаться от этого, так как получилась бы дублировка «Слепой дамы». Дополнив его экстравагантным «А вы писать мне перестали», столь типичным для Макса Жакоба, я дал им в 54-м году подзаголовок «Паризиана», определяющий, общую им парижскую атмосферу. Особо о них мне нечего сказать сверх того, что я уже говорил о подобного жанра фантазиях. «Игра на рожке» более музыкальна, чем «А вы писать мне перестали» благодаря мягко выразительной затихающей концовке. Третий романс написан по стихотворению Аполлинера «Розамунда», из «Алкоголей». Это романс без затей с довольно красивым заключительным отыгрышем.