Дневник моих песен (продолжение)
Глава №85 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюОктябрь 1945
В музыке я ненавижу то, что называют «скрытое остроумие», когда насмешку прячут под маской невозмутимости, как, например, в некоторых романсах Русселя вроде «Бакалавра из Саламанки» или «Сердце в опасности». Пройдет немного времени, и неизбежные «бисы», вызываемые этими двумя миниатюрами, развеются как дым, в то время как на «Фантошах» Дебюсси, благодаря их глубокой поэтичности, никогда не появится ни одной морщинки. Текст Франк-Ноэна в «Испанском часе» Равеля «язвителен», и это совсем другое. Подобно тому, как кислота офортиста въедается в медную доску, слово и гармония у Равеля внедряются в самую глубину, образуя несмываемые арабески. Текст Гийома Аполлинера в «Грудях Тирезия» насьщен поэтической многоплановостью и никогда не снижается до поверхностной юмористики. Вчера я в этом еще раз убедился, просматривая корректуру моей партитуры. Поэтому «Груди» нужно петь от начала до конца, как Верди. Быть может, не так-то легко будет довести это до понимания исполнителей, которые в большинстве ограничиваются поверхностью явлений.
Январь 1946
Бернак, знакомясь с моим проектом сборника, попытался (как при построении наших концертных программ) расположить песни, исходя из их соответствия с последующими для наиболее благоприятного их взаимодействия. Этот вопрос расположения песен не менее важен в музыке, чем «развеска» картин в живописи. По этому поводу я часто вспоминаю одну историю: накануне вернисажа выставки Мане в помещении Оранжереи, несколько лет тому назад, я завтракая у моего дорогого друга Жака-Эмиля Бланша, более талантливого художника, чем говорят, обладателя широкой, культуры и безупречного вкуса. Он предложил мне сопровождать его в Оранжерею на развеску картин, на что я с радостью согласился. Едва мы переступили порог выставки, как услышали громкие голоса жаркого спора. Пожилой господин в самом центре зала укладывал в ящик картины, говоря, что он унесет с выставки принадлежащие ему полотна, если они будут так развешаны. Дискуссия происходила перед «Мертвым тореро», которого по причине его удлиненной формы повесили низко на почетном месте под большим полотном. Вполне обоснованно господин Э. Руар, зять Берты Моризо и племянник Мане, противился, доказывая, что этот «поверженный мирянин» создавался не для вывешивания над алтарем, что только лежащее тело заставило художника придать полотну подобную форму и что над ним не должно помещать ничего. Это было абсолютно правильно. Повешенная между двумя средней величины полотнами на боковом стенде, картина воспринималась необычайно величественно и благородно. Совершенно тоже самое следует учитывать при установлении порядка последования и группировки песен при составлении программы.