Дневник моих песен (продолжение)
Глава №80 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержанию«Обручение в шутку». Если бы не война, я, наверное, никогда не написал бы этот цикл. Спешу внести ясность в это свое утверждение, которое, на первый взгляд, может показаться парадоксальным: я сочинил «Обручение в шутку», чтобы чаще думать о Луизе де Вильморен, в 1940 году запертой в своем замке в Венгрии на бог знает сколько времени. Вот в чем связь моего сочинения с ужасным ураганом войны. Она, как видите, случайная и незначительная. «Андрэ и его дама» требует безыскусного исполнения. Орик ставит мне в упрек последний аккорд, который он находит неуместно странным в такой простой песне. Мне кажется, он ошибается. Тональная двусмысленность его мешает завершенности песни и сцепляет ее со всем последующим, а потому он здесь не надуман.
«В траве». Песня без подвоха. Петь очень напряженно.
«Он летит». Одна из самых трудных моих песен. Мне кажется невозможным ее исполнять без серьезного разучивания и многочисленных репетиций.
«Мой труп». Петь очень просто, длинным смычком.
«Скрипка». Сочиняя ее, я думал о венгерском ресторане в Елисейских полях, куда муж Луизы, граф Палфи, как-то выписал цыган из Будапешта. Я старался лишь очень отдаленно воссоздать местный колорит, так как стихи написала француженка. Поэтому и музыкант переносит этот ритм с берегов Дуная в нашу атмосферу. «Скрипка» вызывает в воображении Париж и слушательницу в шляпке от Ребу, так же как фокстрот из «Дитя и волшебство» Равеля пропитан духом Казино де Пари, улицей Клиши и улицей Атен, где жил Равель..
«Цветы». Если эту песню петь в концерте отдельно пообходимо, чтобы ей предшествовала песня в отдаленной тональности («Скрипка», если возможно, или песня в ля миноре, чтгобы сохранить впечатление «звука, что долетает издалека). Если начать сразу, без подготовки, то тональность ре-бемоль прозвучит плоско. Мне кажется, что эта песня полна такой неизбывной тоски, что слушатели с первых же тактов воспринимают ее как заключение. Ее нужно петь смиренно, лиризм ее таится в глубине.
«Василек». Когда я писал эту песню, я не старался принять героическую позу. Да это мне и не пристало, так как во мне нет ничего от барда. Просто я был до глубины души растроган человечностью этого стихотворения Аполлинера. Смирение как в молитве, так и в жертве человеческой жизни трогает меня больше всего. Время семнадцать часов и сумеешь и ты умереть Если не лучше чем те кто старше тебя. То по крайней мере благочестивей. В этом для меня ключ стихотворения, точное освещение драмы. Здесь мы далеки от «Тех, кто с молитвою умер» при пышной поддержке военных сигналов, мраморных надгробий, окутанных траурным крепом: светильников и знамен. И именно поэтому, как мне кажется, мы ближе соприкасаемся с тем таинственным мигом, когда, покинув свою оболочку, человеческая душа улетает, бросив долгий взгляд на «минувшую нежность». Говорю все это, чтобы доказать, насколько противоречило бы смыслу петь «Василек» торжественно. Задушевно — именно этот оттенок исполнения мне следовало, быть, может, указать как исходный.