Опера-речитатив
Глава №85 книги «Путеводитель по операм — 2»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюТрагический пример Берлиоза не мог служить поощрением для мастеров оперной сцены. Роман пишется для того, чтобы быть напечатанным и прочитанным, живописец создает картину для того, чтобы, вывешенная на стену, она радовала глаз, а композитор пишет оперу для того, чтобы, воплотившись на сцене, она вызвала бы аплодисменты или гневный протест, но так или иначе вступила бы в связь с жизнью, с публикой. А революция, произведенная Берлиозом, и его жизнь не сулили ни сцены, ни связи со зрителем! Поэтому никто не может упрекнуть французских композиторов второй половины XIX века, что они шли не по стопам «Бенвенуто Челлини», а более легкими путями.
Камилла Сен-Санса, например, так характеризует наиболее глубокий знаток французской музыки Ромен Роллан:
«Он мог бы при желании создать произведение в стиле Россини, Верди, Шумана или Вагнера, как и действительно сочинял замечательные творения во всех стилях: в греческом направлении, по моде XVI, XVII, XVIII веков и во всех жанрах: оперы («Самсон и Далила»), кантаты (памяти Гюго и Корнеля), симфонии (пять симфоний), симфонические поэмы («Прялка Омфалы», «Дане Ма- кабр»), музыку для оркестра, для органа, для голоса и для камерного ансамбля...»
Встает вопрос, обладает ли человек, который, сознавая свое превосходство, с высоты ученого рассматривает весь процесс музыкальной культуры, человек, поднимающийся на такой уровень, что рядом с ним некого поставить, будь то мастер или целая школа, человек, который без убеждения и особого тяготения витает среди эпох и стилей, обладает ли он той страстной верой, которая рождает подлинные шедевры?! Сен-Санс не является человеком самозабвенной страсти. Он — воплощенная культура, разборчивый художественный вкус, чистый интеллект. Он мудрый путешественник, который, объездив весь земной шар, объективно и трезво отчитывается о своих путевых впечатлениях, не отдавая при этом предпочтения ни одному его уголку. Каждая страна, каждая часть света, каждый народ имеют свои добродетели, красоты, и умный человек не допытывается, что скрыто под поверхностью, он удовлетворяется той сияющей красотой, которую мир показывает спешащему путешественнику.
Однако дирекция парижской Оперы сочла даже сверкающую тысячью красок, «свободную от проблем», как сказали бы мы сегодня, музыку Сен-Санса слишком тяжелой, и этот превосходный композитор находит сцену для своей оперы лишь в Веймаре у Ференца Листа. Парижский оперный театр попросту отвергает партитуру «Самсона и Далилы».
Здесь мы должны, пожалуй, защитить директоров оперных театров того времени. В непосредственной близости от одной из крупнейших в мире бирж, по соседству с одним из крупнейших в мире рынков золота и драгоценностей, в самом центре одного из наиболее жадных до наслаждений городов мира директора театров также превращались в финансовых правителей, банкиров, короче говоря, становились дельцами. Подобного рода директора мечтали не о таких лаврах, какие сулил им союз с Берлиозом или другими революционерами в области музыки; они мечтали скорее о бессмертии следующего порядка:
«Автора и исполнителей главных ролей снова и снова вызывали к занавесу, билеты распродавались задолго до спектакля, публика с недовольством покидала кассу, где опять висела табличка с осчастливливающими волшебными словами: «все билеты проданы!»
И вскоре на музыкальной арене появляется композитор, который претворяет в жизнь самые безудержные чаяния театральных директоров, художник, который с уверенностью мастера заставляет людей улыбаться или плакать, кто, словно легендарный флейтист Гамлен, стал во главе людского стада и звуками чувствительно нежной мелодии заманил публику в театр.
19 января 1884 года плакаты на улицах Парижа возвестили появление новой оперы — «Манон» композитора Жюля Эмиля Массне. Оперой востограются все. Тенор вновь может блистать самым высоким «до», публика — вволю лить слезы и вздыхать, а директор — счастливо потрясать кошельком. Массне угодил всем, и на него не замедлили посыпаться награды, как некогда на Джакомо Мейербера. Автора «Таис», «Дон-Кихота», «Вертера», «Сафо», «Сида» назначают профессором консерватории, а потом и ученые академии преклоняют перед ним колени, избрав его своим президентом.
Успех и славу Массне делит только с Лeo Делибом. Однако этот раздел происходит поистине по-братски. Массне господствует на оперной сцене, Делиб же — некоронованный владыка балета. В ритмах балетов «Наила», «Сильвия» и «Коппелия» светится любовь к городу на берегах Сены, любовь к жизни, кружащееся, искрящееся упоение. Тривиально ли это? Нет! Делиб никогда не тривиален!
Позднее Делиб приходит и на оперную сцену, написав две оперы — «Лакме» и «Так сказал король», которые заслуженно принесли ему мировой успех и на этом поприще.
Во второй половине столетия два признанных французских композитора (хотя первое место скорее принадлежит Массне) создают «разговорный» стиль на оперной сцене. На сцене звучат острые диалоги, и творец «Манон» так же мастерски объединяет музыкальную дикцию и контрадикцию, как в социальных пьесах Дюма-сына, написанных с восхитительной техникой, блещет аргумент и контраргумент сверкают, ослепляют остроумные рассуждения.
Рядом с двумя счастливыми мастерами, каждое произведение которых приносит им успех, словно трагическая тень, встает один из крупнейших талантов французской оперной музыки — Жорж Бизе. Жизнь его — непрерывная цепь неудач. Уже к концу жизни предпринимает он последнюю попытку завоевать успех, мировую славу: сочиняет оперу «Кармен». Но реакция на нее — лишь разрозненные аплодисменты нескольких близких друзей и почитателей, пробующих добиться невозможного: растопить ледяное безразличие публики. Через несколько месяцев после премьеры Бизе навеки сомкнул веки. Если бы его слабое здоровье выдержало еще несколько дней, композитор дожил бы до триумфа своего гения. Известный философ Ницше приветствует «Кармен» как наиболее полное проявление музыки средиземноморских народов, как чистый луч, пробивающий все сгущающиеся, темнеющие облака тумана вагнеровского искусства. За партитуру «Кармен» борются крупнейшие города мира. Песня тореадора проносится по всей Европе. Имя Бизе становится лозунгом. «Кармен» символизирует свежую силу, сжатую драматичность. Музыка ее резко отличается от сходной с тепличным растением музыки Массне. Она выросла на солнечном свете, ее трепал ветер, грело сильное, мужицкое дыхание полей (по крайней мере, так высказывались современники, которые видели смелый реализм сюжета, но не замечали прочных, почти классически закругленных форм музыки Бизе). Музыкальный мир чествует Бизе как нового законодателя. А его закон предписывает неприкрыто, жестко рисовать жизнь. Это — реализм! Или, как говорят итальянцы, — веризм! Любовный треугольник мира буржуа или верхних десяти тысяч, слабые тени истории и легенд уже более чем достаточно часто фигурировали на сцене, но жизнь безымянных, неимущих миллионов все еще представляет собой неразработанный рудник сокровищ ... Это жизнь тех миллионов, которые борются за свою часть не по кодексам дуэли, которые не разъезжают в каретах с гербами, жесты и движения которых не скованы тысячами правил приличия, буржуазной морали, ложного стыда. Это люди, которыми руководят страсть, неприкрыто проявляющийся инстинкт.